Герцог снял с себя верхнюю одежду. Они переоделись, пересели, и на почтовых станциях, пока меняли лошадей, Фердинанд выходил из кареты, приносил еду и вино, обслуживал Асколи и собак и непрерывно отвешивал при этом поклоны. Как лакей.

Они мчались всю ночь и весь следующий день, незадолго до приезда в Казерту снова поменялись одеждой и в одиннадцать часов вечера прибыли в замок. Фердинанд казался удрученным. Однако услыхав, что королевы в Казерте нет, он вздохнул с облегчением. Приказал подать обильный ужин.

Когда подали рыбу, он внезапно вспомнил о документах Пиньятелли.

— Ты взял их с собой, Асколи? Посмотрим, что это такое. Читай вслух!

Первый документ содержал объявление войны Неаполем Франции.

Фердинанд, удивленный, положил рыбный нож.

— Разве оно еще не отправлено? Ах да, помню, Шампионне следовало захватить врасплох. Но захвачен ли он врасплох в действительности? И разве война еще не закончилась? Ничего не отвечай, Асколи. Ты ничего в этом не понимаешь, и я, слава святому Януарию, тоже. Но моя австрийская гувернантка[32] хочет, чтобы я это подписал. Так что принеси перо, чернила и мою печать, а не то не будет мне житья.

Он подписал.

Герцог прочел второй документ.

«Жители Абруцци!

В этот момент, когда я пребываю в столице христианского мира, дабы возродить святую церковь, французы, хотя я и делал все возможное для того, чтобы жить с ними в мире, угрожают напасть на Абруцци. Но их настигнет кара. С могучей армией я двинусь на них и их уничтожу.

Жители Абруцци, вооружайтесь! Памятуя свою исконную храбрость, спешите сюда! Защитите веру! Заслоните от врага вашего короля и отца! Ведь и он рискует своей жизнью и готов пожертвовать ею, чтобы спасти алтари, очаги, честь жен своих возлюбленных подданных, их свободу.

Горе бесчестному, который не откликнется на призыв своего короля или покинет его знамя! Возмутителя, врага церкви и трона, его постигнет кара!

Дано в Риме в палаццо Фарнезе

8 декабря 1798.»

Фердинанд снова поставил свою подпись, приложил к бумагам печать и протянул их Асколи.

— Передай их Феррари, и пусть он сейчас же отправляется с ними к Пиньятелли. Мне жаль беднягу, но долг, долг! Да, и вели закладывать маленький охотничий возок, поедем в Сан-Лэучо[33]. Я обещал крошке Симонетте, что позволю ей отпраздновать свадьбу, как только вернусь из Рима. А вежливость королей в том и заключается, что они не заставляют ждать. Правда? Не заставляют ждать.

На его толстых губах появилась улыбка фавна.

После фарса — драма…

Шампионне двинулся вперед, отбросил жителей Абруцци, перешел границу Неаполя. Перед ним повсюду раскрывались ворота крепостей, воздвигались республиканские деревья свободы. Мак, находясь в Капуе, попытался собрать рассеявшиеся войска и организовать сопротивление. Но уже восемнадцатого декабря он заявил королевской чете, что не в силах сдержать Шампионне, и поспешно бежал в Сицилию.

Неаполь был охвачен ужасом.

Власти в полном смятении кидались от одной партии к другой и ничего не предпринимали, наблюдая разгул страстей. Почти не таясь, патриоты обсуждали на своих собраниях средства и возможности проложить врагу путь в столицу; намеревались захватить Нельсона и сэра Уильяма, чтобы после вступления Шампионне использовать их в качестве заложников в случае обстрела города английским флотом.

В отличие от них лаццарони требовали сопротивления до последней черты. Проклиная безбожников-якобинцев, они собирались толпами на улицах и площадях, тысячами осаждали королевский дворец, требуя оружия. Сметая все границы, прорвалась их пустившая глубокие корни ненависть к чужеземцам. Как банды разбойников, врывались они в дома, где думали найти французов, вытаскивали подозреваемых на улицы, осыпали их бранью, избивали и грабили.

Однако еще более дикой была их пламенная ненависть к патриотам. Ненависть фанатиков к безбожникам, невежд к образованным, бедняков к богатым. На улицах оборванец уже плевал вслед хорошо одетому человеку, нищий проклинал руку, протягивавшую ему подаяние. Несчастное стечение обстоятельств даст им в руки оружие — и Неаполь обагрится кровью своих граждан.

Эмма переживала страшные дни. До сих пор она узнавала о катастрофе как бы издалека, и рассказы нередко были неправдоподобны. Теперь все разыгрывалось у нее на глазах, в непосредственной близости. Перед ней обнажилось илистое дно глубин, возникла атмосфера плесени и гнили, в которой мрачная гроза, затмившая свет небес, рассыпала над ее головой мертвенно-желтые молнии, зажигающие пожары.

Неужели трагедия Марии-Антуанетты, над которой только что опустился занавес, теперь повторится здесь, в Неаполе? С другой дочерью Марии-Терезии? С Эммой Гамильтон, которую называли Ламбаль Неаполя?

Дни мучительной неизвестности, дни ужаса.

И все-таки дни пьянящего взлета.

Теперь она могла наконец в полной мере показать Нельсону, какова она. Он должен признать, что она имеет право на место в его сердце. Что матросская девка лондонских портовых кабаков сильнее всех этих дрожащих от страха принцев, герцогов, князей.

Он один возвышался среди трусливых рабских душ. Боролся с ревущим штормом, с клокочущим потоком. Британец.

Эмма готова была стать рядом с ним. Дух от его духа, плоть от его плоти, кровь от его крови. Британка.

Так некогда Ева стала рядом с Адамом, ибо весь земной ужас надвинулся на изгнанных из рая.

В непреклонной гордости солдата, исполненный глубокого презрения ко всему итальянскому, он был намерен противостоять посягательствам патриотов. Сказал, что скорее убьет себя, чем останется заложником в их руках.

Она знала, что это не пустые слова. Она трепетала за его жизнь, но не показывала ему этого, лишь обращалась к нему с холодными доводами разума. Кому на пользу, если он выполнит свой замысел? Если он погибнет, он нарушит данное Марии-Каролине слово и лишит ее последней опоры. Если же он, напротив, покинет Неаполь и двор И войдет на «Вэнгарде» в гавань…

И она развернула перед ним то, что шутя называла «план кампании трех отважных». Нельсон на «Вэнгарде» смог бы защитить от нападения королевский замок и посольство и подготовить корабль для бегства королевской четы. Сэр Уильям в палаццо Сесса своей самой безмятежной улыбкой ввел бы в заблуждение соглядатаев. Эмма осуществляла бы связь с Марией-Каролиной, разрушала интриги противников и подталкивала колеблющегося короля к принятию решения. Двигаясь порознь, все они собрались бы затем на «Вэнгарде», чтобы своим бегством совместно нанести удар врагу.

Она обдумала все детали, нашла наилучшие способы преодоления всех трудностей. Восхищенный сэр Уильям был полностью с ней согласен, Наконец сдался и Нельсон.

Неужели прав был Чирилло, предсказав, что проявленная Марией-Каролиной сверхъестественная сила воли, обостренная ее страданиями, очень быстро угаснет?

Идя к королеве, Эмма не могла не думать о сцене, разыгравшейся после смерти Марии-Антуанетты. О горящих глазах, скрежещущих зубах, окаменевшем лице. Теперь она увидала нечто совершенно иное.

Ей едва удалось проникнуть к королеве. Запершись в своей спальне, за занавешенными окнами, Мария-Каролина никого не желала видеть и плакала не переставая. Если поступали какие-либо известия, она приоткрывала дверь и выслушивала их через щель, словно опасаясь нападения. Затем снова тщательно запирала дверь, торопливо усаживалась за письменный стол и покрывала лист бумаги беспорядочными строчками. Без знаков препинания, многократно повторяя одни и те же слова, тайнописью, лимонным соком — и сама не могла ничего разобрать. Она записывала ничтожнейшие мелочи, оплакивала свою участь и участь своих детей, осыпала упреками людей и судьбу. Каждый вечер она отсылала эти листки с курьером своей царственной дочери в Вену, затем принимала морфий и погружалась в тяжелый сон, подобный смерти, после которого пробуждалась обессиленная, с истерзанными нервами. Чтобы снова приняться за бессмысленные и бесполезные дневные дела.