Непривычно застывшим было лицо Нельсона на юте.

Внезапно его голос, резко прозвучавший в рупор, перекрыл шум волн. Казалось, этот властный голос проник во все утолки корабля. Согнал с мачт и рей стаю морских птиц, взлетевших с громкими криками, пробудил резкие звуки боцманских дудок. Они ответили с правого борта, с левого борта, из кубриков средней части корабля и бака. Вперемежку с ними звучали протяжные призывы палубного офицера:

Внимание! Внимание! Внимание! Вся вахта правого борта! Вы слышите сообщение? Вся вахта левого борта! Вся команда! Вся команда! Все с правого борта, выходите! Все с левого борта, выходите! Вся команда, выходите! Выходите! Встать с постели! Встать с постели! Встать с постели!

Люки извергали клубки человеческих тел, темные фигуры проносились по палубам, раскачивались на марсах. Сотни рук брали рифы, убирали паруса, и вот уже широкие поверхности парусов свернулись, исчезли трепещущие полотнища вымпелов и флагов. И словно погашенные ударами крыльев целой стаи ветров, пропали тусклые огни судовых фонарей. Остался лишь бледный свет с неба. Под ним, среди внезапно наступившей мертвой тишины, качался на волнах «Вэнгард».

Он походил на одного из сказочных гигантских животных доисторических времен. Вспугнутый ревом несущейся на него штормовой своры, он с угрозой выставил свой защищенный шипом нос, поднял черные рога своих мачт, хвостом своего руля вспенил воду в клокочущих бороздах моря. А пронзительный звон судового колокола был его яростным лаем, в то время как из черных складок брюха чудовища вырывался полный ужаса вопль его детенышей, находившихся на борту.

И вот приблизилось грохочущее чужое море. Погрузив небеса и воды во тьму, оно швырнуло корабль на исхлестанные вершины волн, закружило его в бурлящих воронках, бросило в зияющие провалы своей пучины. Со свистом, вздохами, завываниями ветра; скрипом, треском, стонами тросов, парусов, мачт; барабанным боем, стуком, ревом диких потоков дождя, низвергавшихся на палубы.

И вдруг — оглушительный, режущий слух треск.

Что-то длинное внезапно соскользнуло, подобно гигантской змее, с верхушки грот-мачты, прорвалось, разметая все, сквозь путаницу рей и пронеслось с хлопаньем и щелканьем по палубе.

Снова резкий голос, пронзительные звуки боцманских дудок, карабкающиеся наверх фигуры. Затем парус вознесся к тучам и, как стрела, исчез в ночи.

«Вэнгард» с трудом выровнялся. Кругом вновь был свет, вновь тишина. Его остов издал зловещий треск, к которому примешались вырывавшиеся из его чрева крики, стенания, молитвы находившихся там людей.

И все еще виднелось на юте застывшее лицо.

Ее отделяло от него не более двадцати шагов. Не воспользоваться ли ей минутой затишья?

Она решительно направилась к нему. Освободилась от каната, которым в поисках опоры обвила свои руки, и начала трудный переход.

Но сделав всего два шага, она что-то задела ногой, вспомнила, как это только что упало сверху, глухо ударив по деревянному настилу. Это лежало там, какая-то темная, неузнаваемая масса.

Она с любопытством наклонилась, чтобы рассмотреть это.

Матрос. Он лежал неподвижно, с раскинутыми руками, вытянув обнаженный торс, откинув ноги. Его лицо было обращено вверх, к темному, мрачному небу. Он не дышал, сердце его не билось. Наверное, был уже мертв.

Тихим, ласковым движением провела она рукой по его лбу, по глазам. Улыбнулась ему так же, как улыбалась она раненым из Абу-Кира. Разве не за Нельсона он умер? Разве он не выполнил свое предназначение?

Она осторожно перешагнула через него и пошла дальше.

Ее охватил бурный восторг. Ее восхищал шторм, развевавший ее волосы. Волны, хлеставшие ее лицо. Весь этот могучий разгул стихий.

Вновь ощутила она в себе горячую, пробуждающую все чувства силу, которая гнала ее вперед, в объятия Нельсона, навстречу желанному чуду.

Вот она на юте.

Он был не один. С ним был Харди, капитан «Вэнгарда». Повернувшись к Эмме спиной, они, казалось, пытались отыскать разбросанные штормом корабли эскадры.

Нельсон обернулся. Увидев ее, он вскрикнул, бросился к ней, устремил на нее пристальный, полный ужаса взгляд.

— Эмма… Миледи… как вы отважились! Почему вы не остались внизу?

Она улыбнулась ему, нашла его руку.

— В этом аду, среди страха и отчаяния? В то время как здесь наверху, у тебя… как у тебя хорошо, Горацио! Не гони меня, дорогой мой, позволь мне остаться у тебя. Я хочу видеть, как ты борешься. Умереть, если ты умрешь. Разве мы не принадлежим друг другу? Разве мы не единое целое?

Она прислонилась к нему и положила голову ему на грудь. Утратив самообладание, он не противился.

— Но Харди… неужели ты не видишь, что здесь Харди?

Она снова улыбнулась и обняла его.

— Харди… он — человек… что такое человек среди всего этого величия и красоты! В Кастелламаре… ты еще помнишь, как шли мы ночью по лугам и преклоняли колени пред богами? Пред богами? Нет, мы преклоняли колени друг перед другом, я пред тобою, ты предо мной. Мы сами были богами. Ах, как давно это было, как давно были мы наедине друг с другом! А здесь — здесь только шторм и вода…

Не обращая внимания на Харди, обнявшись, они с великим трудом покинули ют, спустились по трапу, прошли по коридору. Без плана, без цели, они шагали сквозь вопли охваченных ужасом людей, через тела валявшихся на полу больных, сквозь тошнотворные испарения этого пропитанного заразой ада. Они не замечали того, что их окружало. Ощущали лишь горячие прикосновения любимых рук, огненные поцелуи, лихорадочное биение пульса.

В конце коридора была открыта дверь. Порыв ветра захлопнул ее за ними.

Вдруг что-то затрещало, раскололось, разлетелось вдребезги. «Вэнгард» внезапно дал крен. Весь его корпус сотрясался.

Вслед за тем с юта раздался голос Харди, потом пронзительные звуки боцманских дудок, топот команды по трапам и палубе. Глухой стук, словно кто-то барабанил, что-то раскалывал, заколачивал. Как будто стремительно поднимавшиеся топоры ударяли по разлетающемуся дереву, по натянутым, звучащим, словно струны гигантской арфы, вантам.

Нельсон вскочил.

— Грот-мачта! Харди приказал срубить грот-мачту!

Он попытался высвободиться из ее объятий, но она не отпускала его. Прижала свои трепещущие, еще пылающие от его горячих поцелуев губы к его уху.

— Знаю, что я должна отпустить тебя. Мой герой должен быть там, где опасно. Знаю, что мне нельзя идти с тобой. Мой герой должен быть тверд, он не имеет права бояться за женщину. Я пойду к Марии-Каролине и буду там, пока ты меня не позовешь. Потому что если придет смерть, ты должен позвать меня. Если она придет к моему герою, она придет и ко мне. Слышишь? Ты обещаешь мне? Клянись твоей любовью ко мне, твоим честным именем.

Его ответом, его клятвой был последний пламенный поцелуй. Она отпустила его. Прислушалась к тому, как он стремительно убегал сквозь тьму. Рассердилась на ночь за то, что та не дала ей еще раз увидать любимое лицо, и сама посмеялась над собой. Разве его лицо не навеки в ее душе? Исхлестанное штормом. Бледное в тусклом свете небес. Застывшее лицо железного человека.

Если она зачала дитя… сына…

Когда-то она в роли Гебы Вестины возлежала в Храме здоровья на «божественном ложе» доктора Грэхема. Слушала врача-чудодея, говорившего, что он с помощью покачивания ложа, разноцветных огней, благоуханий, нежной музыки может заставить вялые нервы обрести свои прежние свойства, может превратить отравленную кровь в здоровую, в усталом лоне возродить былую плодовитость. Искусным воздействием на органы чувств он стремился вернуть мужчинам и женщинам утраченную способность рожать детей и передавать в наследство потомству силу, красоту, ум.

Она тогда смеялась над самонадеянностью и самообманом пророка, над слепой верой толпы. Подвергаясь действию всех этих хваленых раздражителей, не ощущала ровным счетом ничего. Не потому ли, что в те дни, дни одиночества, в ее опустошенной душе не было ни желаний, ни любви?