Приближалась сцена Дидоны и Аскания.

Эммой овладело страшное волнение. Своему искусству она отдавала всю душу. В конце концов ему она была обязана и женитьбой на ней сэра Уильяма, и тем, что была принята в неаполитанском обществе, и благосклонностью королевы. Теперь у нее появилась соперница. Элизабет Виже-Лебрен, гонимая французской революцией, бежала в Неаполь, здесь она рассчитывала на столь же привилегированное положение у Марии-Каролины, какое она занимала у Марии-Антуанетты. Но на пути ее стояла Эмма. Она не могла не признать ее красоты. Испытывая нужду после своего переселения в чужую страну, она сама обеими руками схватилась за предложение сэра Уильяма, заказавшего ей портрет Эммы. Но, хитрая интриганка, художница осторожно подмешивала в громкие похвалы ее красоте тихие сомнения в силе ее интеллекта. Осторожно давала понять, что слава Эммы основана лишь на таланте Ромни, что ее вызывавшие всеобщее восхищение живые картины — изобретены им, а Эмма — только послушная его воле модель.

И неаполитанские дамы, снискавшие печальную славу своим уродством, подхватывали речи известной художницы. Называли Эмму неумной создательницей масок. Тогда как сам Ромни когда-то назвал Эмму своей музой, которая вдохновила его на многие произведения. И в своих письмах он жаловался, будто ничто уже не удается ему, так как ему недостает Эммы. Эммы, с ее силой чувства, богатой фантазией, способностью легко и быстро воплотить любое движение души…

Чтобы наказать лгуний, Эмма теперь придумывала для своих картин все новые и новые мотивы, намеренно не рассказывая их заранее сэру Уильяму, чтобы и ему не могли приписать их изобретения.

Голос слуги в зале провозгласил название очередной картины:

— Дидона и Асканий!

Наступила полная тишина. Открылся занавес. Большое зеркало на противоположной стене отражало освещенную свечами группу. Эмма видела каждую деталь во всех подробностях.

Положив руки на подлокотники античного кресла, сидела Дидона. Затаив дыхание, она напряженно подалась вперед, приоткрыла как бы для вопроса губы, устремила вдаль, высматривая что-то, глаза. К ее уху склонился Асканий, с протянутыми к ней в живом, живописном движении руками.

Он был очень хорош собой. Его загорелые стройные ноги и руки, темные курчавые волосы, его глаза цвета серого бархата эффектно выделялись на фоне белой стены грота. И этот контраст еще более оттенял победоносную прелесть златовласой царицы. Широкий вырез темного платья подчеркивал чистые линии ее головы, гордую шею, пышную округлость груди. Розовые тона спелого персика лежали на покрытом легким румянцем по-девичьи молодом лице. Нежный излом темных бровей над большими глазами цвета морской воды, благородный изгиб пурпурного рта. И все это в обрамлении отливающих пламенем распущенных волос…

Мгновение оба были недвижны. Потом, увлеченная величием услышанного, Дидона протянула руки к голове Аскания, мягко привлекла ее к своей груди, склонилась над ним и поцеловала, с трепетом ощутив свою молодую любовь к отцу, чистый лоб сына.

Это движение разрядило напряжение гостей, затаив дыхание, наблюдавших сцену. Мария-Каролина сама первая зааплодировала, подав тем самым знак к овации, за ней последовал весь зал, аплодируя, криками выражая свой восторг.

Над головой Джошуа Эмма улыбнулась Нельсону. Он сидел рядом с королевой, неподвижный, скованный. Глаза его горели восторгом.

В отличие от Энея он никогда уж не забудет образа Дидоны…

Но когда занавес закрылся в последний раз и она выпустила Джошуа из объятий, вид его испугал ее. Он поднялся, шатаясь; лицо его залилось темной краской, и вдруг он бросился к ней, обхватил ее шею и впился в ее губы жгучим поцелуем…

Вот так Эмма Лайен стала леди Гамильтон. А теперь осудите меня! Как осуждают меня мои враги!

Она медленно встала, бросила бумаги обратно в шкатулку, прошла мимо мужчин и вышла сквозь распахнутую дверь на балкон.

Она беспощадно раскрыла перед Нельсоном свою жизнь. Она дала ему заглянуть во все пропасти, через которые перешагнула. Показала ему сети обмана, сплетенного Гревиллом, для того чтобы толкнуть ее в объятья сэра Уильяма. И то, как отомстила ему. Она привела и доказательства — письма Гревилла сэру Уильяму. Она украла их в одну из злосчастных ночей.

Теперь ее позор был открыт Нельсону. А перед ней вставал вопрос…

Она ждала, как обвиняемая, приговора судьи, задыхаясь от изнеможения. Почему он молчал? Разве он не видел, что это страшное молчание губительно для нее?

Вдруг он поднялся. Она оглянулась, дрожа. Из темного угла, в котором он слушал ее, виднелось его бледное лицо в круге света от лампы. В глазах был странный блеск.

Остановившись перед Томом, он показал ему на дверь. Том молча вышел из комнаты.

А потом… Сердце Эммы забилось… он… пошел к балкону…

Но в этот момент возвратился Том в сопровождении мистера Кларка, державшего в руке бумагу.

Эмма поспешно вернулась в комнату, двинулась ему навстречу.

— Мистер Кларк? Что случилось?

Он отвесил поклон и с невозмутимым спокойствием дипломата подал бумагу Эмме.

— Винченцо сказал мне, что его сиятельство поехал с королем в Казерту. В таких случаях мне следует обращаться к миледи. А так как депеша, возможно, важная… ее доставила фелука от нашего консула в Сардинии…

Эмма вскрыла депешу, расшифровала ее и вернула секретарю.

— Пошлите ее с конным гонцом в Казерту. Консул пишет, что с берега наблюдали французские военные корабли.

Нельсон заволновался:

— У Сардинии? Неужели флот из Бреста тайно проник через Гибралтар?

Немного подумав, он обратился к Тому:

— Разбуди Джошуа, отправляйся с ним на корабль. Я сейчас же приду. Миледи, наверно, будет столь любезна, что даст в мое распоряжение нескольких людей, чтобы доставить мой багаж?

Она смотрела на него, онемев.

— Вы хотите уехать? Не простившись с их величествами, королем и королевой? А праздник, на который вы их всех пригласили?

Он сделал рукой отрывистое пренебрежительное движение. Голос его был тверд как сталь. Глаза горели.

— Я прошу вас передать мои извинения их величествам, я вынужден отказаться от праздника. Я — английский моряк, а тут появился враг. Не дадите ли вы мне копию депеши, мистер Кларк? Я должен иметь оправдание моей поездки в Сардинию перед лордом Худом!

Как только Кларк вышел из комнаты, он подошел к Эмме:

— Мне очень обидна эта помеха, миледи. Но война… Я благодарю его сиятельство от всего сердца за оказанное мне щедрое гостеприимство. Его сиятельство может быть уверен, что эти прекрасные недели… — Встретившись с ней взглядом, он смущенно замолчал. И с трудом, запинаясь, закончил: — Прощайте, миледи… Да дарует вам Бог счастье. Счастье..

Она горько улыбнулась.

— И это все? Вам больше нечего сказать маленькой Эми? В эти дни… Я надеялась, что обрела друга… Но теперь… когда я открыла ему всю правду… я потеряла его, мистер Нельсон? Я опять потеряла его?

Казалось, он был тронут. Искал слова. Не находил их. Потом, следуя внезапному порыву, он вынул листок бумаги.

— Сегодня утром я написал письмо моей жене. Я хотел послать его в Лондон с ближайшим курьером сэра Уильяма. Я позволил себе в нем суждение о миледи. Еще не зная того, что миледи мне только что рассказала. Не угодно ли миледи прочесть его?

Он подал ей письмо, указал нужное место. Эмма прочла:

«Леди Гамильтон исключительно добра и дружески расположена к Джошуа. Она — молодая женщина с безупречными манерами и вполне делает честь тому высокому положению, которого достигла.»

Эмма содрогнулась.

— Вы писали это сегодня утром! А теперь… вечером?

Мягкая, добрая улыбка озарила его строгое лицо.

— Мне нечего тут изменить, миледи! Не перешлете ли вы письмо моей жене?

Он подал ей его. На мгновение их руки встретились. И против ее воли что-то овладело ею. Она сжала его руку в своих руках, прижала ее к своей груди, к губам. На глазах выступили слезы.