Как-то в Ааму прибыл лектор. Лекторы из Кишинева, как прежде, бывало, уполномоченные районного масштаба, прибывали сюда просвещать народ, но уже не только в сфере социологии, а и в сфере морали и нравственности.

В Ааму очень любили и привечали лекторов. И лекторы платили аамусцам тем же: шоссе, а не грунтовка — раз, транспорт — два, печать на командировке — раз, два, три…

— Сколько у вас командировок? — первым делом спрашивали в канцелярии председателя. — Давайте отметим, — после чего приезжий был волен идти на все четыре стороны: на ферму, на краму[13], на склад или на сушилку табака.

Этот лектор приехал сюда впервые. Ступив ногой на землю Ааму, он восторженно протянул:

— А-а-му-у! — и тут же заметил, что по певучести языка молдаване могут потягаться даже с эстонцами. Приехал он сюда прочитать колхозникам лекцию о развитии культуры вообще и о настоятельной потребности ее роста именно здесь, в Ааму.

По дороге в сельсовет он успел уточнить, имеется ли в селе народный театр. Нет?! Как же так, почему? Объяснили: нет вентиляции в Доме культуры. Ах, и из-за этого зачахли все кружки самодеятельности? Боже мой, да здесь, в южной местности, надо выводить людей из-под крыш! Почему бы не организовать театр под открытым небом? Древние греки додумались, а мы, в двадцатом веке… такое отсутствие инициативы, ах, какой недочет! И грейдеры есть, и бульдозеры… Да стоит пригнать технику, вы не узнаете свое Ааму!

Потом, как человек обстоятельный, он обошел село, за два дня познакомился с особенностями местной архитектуры, ландшафтом, посетил местный универмаг, среднюю школу, где педсовет ломал голову, как быть с первым классом: открывать или подождать годик — в переписи всеобуча числилось всего шесть будущих учеников. Полюбовался лектор лазуревыми домиками колхозников, но особенно взволновал его здешний овраг, который начинался от бывших Трех Колодцев, от самого «панно достижений», и разрезал Ааму пополам. На маршруте за лектором неотступно следовал баянист, муж заведующей Домом культуры.

Очутившись на дне этого оврага, подковой огибавшего центр села, приезжий воскликнул:

— Взгляни, брат, каков рельеф местности! Самой природой он уготован под натуральный амфитеатр!

Но баянист пожаловался.

— Вы правы, дружище, но мы связаны по рукам и ногам — всю инициативу душат синька и дрожжи. Материал незаменимый — стимулирует и воображение, и дух, настоящий допинг — синька для декораций, дрожжи для кальвадоса, сиречь вдохновенья. Но на месте не производится, а ввозится с гулькин нос. Никто не желает всерьез заняться импортом, один старьевщик пыхтит, Васька Тюлькин.

— Ну, синька синькой… — возразил лектор. — Допустимо, как самостийное художественное средство, деталь, так сказать, самобытной народной культуры. Но дрожжи? Прости, дорогой, это же химия! Какую глубинную взаимосвязь ты находишь между эстетикой и алкогольно-фруктовыми напитками?

Заметим, правда: до рождения этой мысли, как и идеи о театре на манер античного, лектор лично отведал разных местных кальвадосов, один из них они прихватили с собой.

— Так ты говоришь, он персиковый? — сбившись с мысли, спросил лектор. — Да ну? Тридцатиградусный? Ладно, только ложечку… Ну, глоточек, что ли, для ознакомления… Да брось, ужасно много налил! А что, если к нему спичечку поднести, к твоему «персику»?

«Персик» горел. Лектор ахал, удрученный:

— Сволочь, горит! Туши! Там что-нибудь осталось?

Отхлебнул, поперхнулся:

— Жжет, дрянь! И жареным несет… Ух!.. крепкая, — содрогнулся он, продолжая — Неужели вы, как баянист, работник культурного фронта, регулярно смешиваете все эти жидкости? Такое не для меня. По мне лучше отдать все свои фрукты свиньям.

Баянист ответил:

— Мы свиней не держим… Простите, пожалста, у нас… У меня жена вегетарианка.

Услышав такое, лектор сел, можно сказать, на своего объезженного конька.

— И правильно поступает ваша супруга. Вегетарианцы — наше будущее. Знаете ли вы, что наш мозг ненавидит почки, из-за того, что они, почки, не в состоянии процедить все жидкости, которые мы в себя вливаем. Великое дело — вода! Пьющий воду относится к потребляющему горячительные напитки так же, как вегетарианец — к пожирателю мяса. Когда человек не в меру воспламеняется, чем он заливает пожар внутри? Благодатной ключевой влагой!

Баянист перебил его:

— У нас, простите, свой рецепт… В таких случаях в рот страдальцу выжимается свежий помет молодой лошади. Слыхали, нет? На себе испытал — как рукой! Правда, в Ааму осталась одна молодая лошадь — Буланый у Тюлькина-Синилькина. Так Васька держит его помет в холодильнике, в свежем виде, как салат.

— Вот и я говорю, — подхватил лектор, — почкам надо помогать. Ибо если мозг воспламенится… Простите, всё-всё… Довольно, не наливайте… Гм-гм. Ну, только ради вас. А теперь, прошу, продолжим изучать ландшафт. По дороге я вам объясню, дорогой баянист, с чем сопряжено превращение в человеческом организме сладкого фруктового сока в бесцветную жидкость.

Так, рассуждая о том о сем, они и очутились над упомянутым оврагом, который словно подкова на пороге дома сапожника.

— Да разве это овраг? — восхищенно развел он руками. — Скромничаете! Ах, какой амфитеатр, какой обзор! Гончаров даже роман такой написал — «Овраг»… то есть этот, как его… «Обрыв»! Но все действие там происходит в овраге… Спустимся, осмотрим? Подержите, музыкант, мой портфель… Да-да, именно вы правы, дорогой. Ай-я-яй, как все мы забыли, что «веритас» — это истина, ведь сию минуту она мне открылась: здесь Эсхил и Софокл должны зазвучать в первозданном виде! — И опять его понесло: — Театр под открытым небом надо основать в этом овраге.

На баяниста пахнуло из глубокой расщелины прохладной сыростью, и ему стало грустно, как в песне. Где-то неподалеку застучал дятел.

— Знаете, товарищ лектор, я бы попросил вас еще остановиться на другом важном факторе: человеческое имя… В последнее время у нас как-то странно стали называть новорожденных, тут какое-то противоречие. Конечно, имя — дело сугубо интимное, полюбовное, если можно так выразиться. Правда, у меня самого детей нету: жена, знаете, вегетарианка. Она решила, и я согласился: ребенок будет мешать нашей культурной деятельности. Мы и планируем его, когда досуг увеличится. А вот из среды более некультурной стали называть своих детей… Ну, что значит, например, «ПИКУП»? По-русски «пикуп» — это проигрыватель. И что, это имя для человека? Или думают, если имя звучит необычно, так и ребенок вырастет не как все? Проигрыватель чего, кого? Кому он будет проигрывать! Или, скажем, у моего братика младшего, он — пчеловод… У него родился тоже сын… Мужчина ведь, слышите? Понимаете меня?

Лектор широко открыл глаза — жара и испробованные кальвадосы клонили к «веритасу».

— Обо всем, обо всем потолкуем… Преблагодарен за информацию, теперь мне понадобится часок-другой на всякие заметки, знаете ли, впечатлений набралось — надо упорядочить… — И, отчужденно отворачиваясь от места, где только что стоял, повернувшись спиной к воображаемому амфитеатру, протянул баянисту руку: дескать, помогите выйти, осмотр закончен.

На том они и распрощались.

Вечером народу собралось немного. По большей части были те, кто повстречался по дороге и поздоровался с баянистом и лектором или у кого тем случилось отведать кальвадоса. Потом пришли и крестьяне, чьи огороды спускались к оврагу, и они видели, как два дружелюбно настроенных мужчины копошились на дне оврага и что-то мерили, обнявшись, неверными шагами. А в первых рядах сидели те, что завернули в буфет за сигаретами и видели, как баянист трепетной рукой пытается вывести повидлом из чернослива название предстоящей лекции на афише кино. Сверху, перед словом «кино», он уже начертал пальцем, вымазанным в повидле, огромное: «Нет!» И следовала запись из повидла, которая, видимо из-за отсутствия художественного материала, выглядела недоконченной: «Замеч…»