Герцог вздохнул, словно перед ним была упрямая четырехлетняя девочка. Он приблизился к Батистине, отвесил поклон и осторожно взял у нее из рук послание Жеодара.
— С вашего позволения, мадемуазель… посмотрим, посмотрим… Так, конечно, рифмы страдают… И какие банальные слова… В моей поэме, посвященной вам, скорее фигурировали бы выражения: «утренняя заря», «нежный подснежник», «душистая сирень», «несравненная жемчужина»… Что скажете, мадемуазель?
Батистина игриво усмехнулась.
— Должна признать, что, наверное, это было бы недурно, но… — Плутовка, видимо, решив окончательно вывести герцога из себя, улыбнулась. — Я предпочла бы текст без лишних «с» в конце каждого слова!
— Ах, Боже мой, без лишних «с»! Мадемуазель, пощадите! — с горечью простер к ней руки герцог. — Вы разбиваете мое сердце! Вы меня просто убиваете! Ведь именно по наличию в речи лишнего «с» и можно узнать хорошо воспитанного, светского человека! Именно в этом и кроется истинная красота нашего языка!
— Нисколько не сомневаюсь в правоте ваших слов, ваша светлость, — сказала Батистина, смеясь, — но все же осмелюсь вас спросить о цели вашего визита. Неужели вы пришли только затем, чтобы с раннего утра заняться обсуждением столь занимательной темы?
Герцог Вновь поклонился, признав, что стрела, пущенная столь юной, но уже весьма твердой рукой, попала в цель. Решительно, эта малютка была непредсказуема.
— Нет, мадемуазель. Какое бы несравненное-с удовольствие-с я ни получал от беседы с вами, я проехал восемь лье, чтобы увезти вас, ибо вас ждут с весьма понятным нетерпением.
— Что? Как? Ни за что! Ваша светлость! Это невозможно! Куда это вы хотите увезти мою голубку? — завопила Элиза, которую перепалка по поводу поэмы, красот языка и манеры выражаться оставила совершенно равнодушной. Но сейчас старая нянюшка, поняв намерения нахального непрошеного гостя, мгновенно вышла из оцепенения.
— Соблаговолите одеть вашу хозяйку, моя милая! — небрежно уронил Ришелье с высоты своего положения. — Я должен-с просить мадемуазель де Вильнев-Карамей проявить великодушие-с и сопроводить меня-с в Компьень, где Некто, как простой смертный, горит желанием-с ее видеть-с.
Батистина присела в реверансе.
— Я очень сожалею, ваша светлость, что вы проделали такой длинный путь напрасно.
Герцог вздрогнул от неожиданности:
— Простите, мадемуазель… Что вы хотите этим сказать?
Батистина улыбнулась и чуть жеманно пустилась в объяснения:
— Я так хотела бы поехать с вами, меня бы эта поездка очень развлекла, но я сегодня занята с полудня, ибо мой жених приедет с визитом.
Луи-Арман де Виньеро дю Плесси, герцог Ришелье и племянник кардинала Ришелье, с удрученным видом высоко поднял брови:
— Мне кажется, мадемуазель, вы меня не так поняли. Это не приглашение на прогулку, а приказ его величества, — сказал он, за руку подводя Батистину к окну. — Взгляните, мадемуазель, эта карета прислана за вами, а десять рейтар будут сопровождать и охранять вас. Его величество нисколько не сомневается в том, что вы будете рады оказаться перед его персоной, а также он ни на единый миг не усомнился в том, что вы — его верная подданная.
— Но это вы ничего не понимаете, сударь. Я умираю от страстного желания увидеть короля, ибо я действительно сошла бы с ума от радости, если бы встретилась с ним, но сегодня я и вправду занята. Быть может, я смогу выкроить время завтра, хотя и это непросто. Ведь послезавтра — моя свадьба. Нет, уверяю вас, лучше все же отложить до следующей недели! — с самым серьезным видом заявила Батистина, посылая в то же время привет корнету Эрнодану де Гастаньяку, который, видимо, командовал почетным эскортом и терпеливо ожидал около кареты вместе со своими людьми. Тот, кого юноша назвал Лафортюном, зевал так, что едва не свернул себе челюсть. Казалось, он так и не согрелся с минувшего вечера.
Выслушав ответ Батистины, герцог де Ришелье прищурился и оперся о камин.
— Тысяча чертей, мадемуазель де Вильнев, ни один из представителей рода Ришелье никогда-с не слышал-с ничего-с забавнее! Да и я тоже, хотя вот уже сорок лет нахожусь при дворе!
— Не вижу в этом ничего смешного! — столь же высокомерно заявила Батистина, пытаясь подражать тону герцога.
Ришелье вытащил часы из кармана жилета и сухо уронил:
— Ни одна добрая фея не позаботилась положить в мою колыбель в качестве подарка пылкое воображение, и я не могу представить себе, мадемуазель, как осмелюсь появиться перед его величеством и объявить августейшей персоне, что вы, может быть, будете свободны на следующей неделе. Но и не отличаюсь великим терпением… Сейчас половина девятого, мадемуазель, и, если вы не будете готовы к десяти, я прикажу этим людям завернуть вас в первую попавшуюся шаль и увезти вот так — в одной рубашке и с колье на шее.
Батистина внимательно посмотрела на Ришелье. По всему было видно, что тот и не думал шутить. Он явно с удовольствием выполнит свою угрозу.
— Пощадите! Смилуйтесь! Святой Иосиф! Пресвятая Дева Мария! Он хочет ее похитить! — завопила Элиза.
— Успокойтесь, моя милая, ваша молодая хозяйка очень скоро вернется назад, ей не грозит никакая опасность, к тому же она получит нечто весьма приятное.
— О, горе мне! Что я скажу господину Жеодару, — продолжала причитать старая няня.
— Послушай, Элиза, ты ему скажешь, что… хм… я решила поехать в Компьень, чтобы сделать кое-какие покупки… Ну же, идем, моя дорогая нянюшка, зашнуруешь мне корсет, и не делай такое лицо… Я постараюсь вернуться поскорее, — промолвила Батистина, обретя полнейшее спокойствие и направляясь к двери, чтобы пойти к себе одеться.
— Позвольте, мадемуазель де Вильнев, поздравить вас со столь верным решением, — небрежно бросил ей вдогонку герцог, опускаясь в кресло.
— Позвольте и мне сделать то же самое, ваша светлость, — лукаво улыбнулась Батистина, оборачиваясь и на секунду задерживаясь в дверях.
— А могу ли я узнать причину столь стремительной перемены, мадемуазель? — спросил герцог, скрещивая ноги.
— В чем причина… в чем причина… А в том, что вы вдруг перестали вставлять ваше несносное «с», ваша светлость! — заявила Батистина, исчезая за дверью. За ней семенила Элиза.
— Вот так штучка! Хитрая маленькая бестия! Кто бы мог подумать?! — брюзжал задетый за живое Ришелье.
Запряженная четверкой лошадей карета поднимала тучи пыли, кони неслись галопом. Батистина с восторгом наблюдала, как за окном мелькали поля, леса и деревни, да с такой скоростью, что ей это казалось почти сверхъестественным. Через каждые два часа карета и эскорт останавливались у королевской почтовой станции.
— Эй! Поторопитесь! Служба короля! — гордо кричал Эрнодан де Гастаньяк.
Батистина надеялась, что ей удастся выйти и немного размять ноги. Но об этом не могло быть и речи! Прекрасно вымуштрованные конюхи выбегали навстречу и за несколько минут меняли почти загнанных лошадей на свежих, приплясывавших на месте от нетерпения.
На одной из станций Батистина кокетливо потянула за шнурок, опустила оконце и шаловливо пропела:
— Добрый день, господин де Гастаньяк!
— Мое почтение, мадемуазель! — ответил рейтар, снимая треуголку.
— Должно быть, вы мало спали сегодня ночью, а то и вовсе не спали, господин корнет, — лукаво улыбнулась девушка.
— Вы правы, мадемуазель, но это неважно: я имею счастье видеть вас, сударыня! И день мне сегодня показался летним, а все потому, что ваша красота сияет ярче солнца!
— Пожалуй, только ему одному сегодня жарко! А по мне, так такая же холодрыга, как и вчера! — проворчал Лафортюн, не имевший столь веских оснований, чтобы пребывать на седьмом небе, как его командир.
— Довольно, корнет! Займитесь выполнением своих обязанностей! — зло оборвал юношу герцог де Ришелье, со стуком захлопывая оконце.
— О, пожалуйста, не браните господина де Гастаньяка, ваша светлость, он — мой друг! — запротестовала Батистина.
Луи-Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, даже не соблаговолил ответить девушке. Батистина искоса взглянула на надутое спесью лицо и едва удержалась от смеха. Казалось, герцога неумолимо клонило ко сну. Он зевал, постоянно поправлял сползающий парик, клевал носом. В конце концов он достал лакированный, инкрустированный перламутром ларец и вытащил оттуда графинчик и два серебряных золоченых стаканчика.
