— Но… Но почему в таком виде?

Батистина только презрительно пожала плечами.

— Если ты думаешь, что можно взобраться на такую высоту, да еще по винтовой лестнице, в фижмах и необъятной юбке, попробуй, потом расскажешь, как это у тебя получилось. Я не знаю, кому и какой сигнал вы подаете, но вы должны подавать совсем иной! Я солгала бедняге Билли! — вздохнула Батистина, прислоняясь к стене.

— Что ты сказала? — тихо спросил Адриан, подходя к ней.

— Да не слушай ты ее, она тебе такого наговорит! — загремел в гневе Флорис.

— Если вы сделаете еще хотя бы шаг, то я закричу так громко, что сюда сбежится вся английская армия! Нет, я не лгу! Да хотя бы Жоржа-Альбера спросите! Мы с ним целый заговор составили! — гордо бросила Батистина, совершенно забыв, что Жорж-Альбер был всего лишь бессловесным созданием. Обезьянка радостно запрыгала и заверещала на карнизе, закивала головой и уморительно смешно стала бить себя в грудь.

Флорис и Адриан переглянулись. Они уже не были столь уверены в своей правоте, в их сердцах зародилось сомнение.

— Ну да, — совершенно спокойно продолжала Батистина, — я рассказала Вилли все, что слышала, но только все наоборот, хотя мне и нелегко было это сделать, ведь он был так мил!

— Не знаю, зачем и почему ты сейчас выдумала эту ложь, но ведь я же тебя видел! Нельзя сказать, чтобы ты себя плохо чувствовала в объятиях врага! — почти с ненавистью произнес Флорис.

— А ты случайно никогда не слышал про Юдифь и Олоферна? — глядя в упор на Флориса, бросила Батистина. Она стойко выдержала взгляд его зеленых глаз и дерзко заявила: — Что касается Библии, то тут ты меня не переспоришь, ведь ты-то, пожалуй, ее и вовсе не читал!

Жорж-Альбер от восторга заквохтал, как курица. Следовало бы признать, что если в воспитании, полученном у сестер-урсулинок, и были кое-какие погрешности, то уж в знании Священного писания выпускницы пансиона благородных девиц не знали себе равных и могли любого уличить в невежестве.

Батистина высокомерно вскинула голову. Флорис и Адриан взирали на нее, разинув рты от удивления. Они предпочли бы не ступать на столь скользкую тропинку, как обсуждение историй, упомянутых в Библии, ибо сами они, как верно заметила Батистина, не слишком усердно изучали сей предмет.

— Черт побери! Что, если она говорит правду… сигнал! — завопил Флорис и бросился к свече, спокойно горевшей на краю площадки.

— Именно это я и твержу вам целый час! Даже охрипла! — дрожа от негодования и топая ногой, воскликнула Батистина. — Морис слишком мил и добр, чтобы я испортила ему сражение!

Адриан в отчаянии возвел глаза к небу:

— Господи, от чего же зависит судьба Франции!

Лафортюн опустил подзорную трубу. Сомнений не было: огонь, неподвижный огонь, горел на вершине колокольни!

— Господин маршал! Господин маршал! Сигнал! — заревел драгун-великан. Его случайно выбрали из числа солдат, сопровождавших короля, и поручили ему ответственнейшее дело — наблюдать за колокольней. Лафортюн вбежал в палатку Мориса Саксонского. Тот, как и король, всю ночь не смыкал глаз. Сейчас они оба склонились над картами вместе с генералами, членами генерального штаба.

— Клянусь моей бессмертной душой! Значит, они все же добились своего! А как ведет себя свеча, приятель? — закричал маршал, делая знак Эрнодану выкатить наружу свое плетеное кресло.

— Что? Как ведет себя свеча? Да никак, господин маршал! — ответил Лафортюн, от растерянности почесывая зад.

— Что значит «никак»? — рявкнул Морис Саксонский, готовый обвинить несчастного драгуна во всех смертных грехах.

— Дык вот так! Никак и значит «никак»! Мой капитан, тот самый, что толкает ваше кресло, сказал мне, чтобы я, значит, глаз не спускал с колокольни всю ночь. А когда загорится там, мол, огонек, чтобы я, значит, пришел да упредил вас, господин маршал. Еще он сказал, что если свечкой-то будут махать и рисовать крест, то тоже, чтоб я пришел и упредил… ну, а ежели ничего не будет, то, значит, ничего и не будет. Ну дык вот, огонек-то, значит, загорелся, но никуда он не двигается, точнехонько как мой большой палец, потому как сапоги-то у меня, значит, больно тесные… Уж простите, господин маршал, и вы, ваше величество… Ведь я уже докладывал об ентом капитану… разве не так, капитан?

Эрнодан де Гастаньяк, стоявший позади кресла маршала, отвел глаза и стал рассматривать звезды на небе. На лице короля было написано неподдельное изумление.

— Дай мне твою подзорную трубу, болтун! — проворчал Морис Саксонский. Через секунду он уже пытался отыскать в ночи колокольню.

— Немного правее, господин маршал! — любезно подсказал Лафортюн.

Морис Саксонский бессильно уронил руку, подзорная труба выпала из его ослабевших рук…

— Ах, сир, нет никакого сомнения! Этот человек прав! Огонек свечи неподвижен. Нас предали! Взгляните сами, ваше величество! — тяжко вздохнул маршал.

«О, мое сердечко! Мое сердечко! Что же ты наделала?» — с укоризной подумал о Батистине король. Он машинально взял из рук Эрнодана подзорную трубу, направил ее на колокольню, настроил… и так и подскочил на месте:

— Но… маршал! Что за чушь вы несете? Огонь движется!

— Что-о-о? — заорал Морис Саксонский и буквально вырвал подзорную трубу из рук монарха.

— Сир, вы правы! Крест! Боже мой, крест! — ревел маршал.

— Тысяча чертей! Господа, еще одну трубу! Немедленно! — вопил король.

— Клянусь всеми потрохами дьявола, до чего же у вашего величества острое зрение!

— Кой черт! И в самом деле сигнал! Какое счастье!

— Крест! Крест! Черт возьми, крест! Наконец-то!

— Раз!

— Два!

— Три! Слава Богу! Слава Богу!

— И, да здравствует король! — радостно закричали офицеры, члены генерального штаба, бывшие в курсе всех событий.

Никогда еще никто не поминал столько раз черта при виде крестного знамения! Лафортюн, изрядно уставший от всеобщей суматохи, воспользовался случаем и раздавил особенно зловредную блоху.

Эрнодан был встревожен. Он не понял, что произошло с Батистиной. Из обрывков фраз, долетавших до него, юноша сделал вывод, что девушку похитили. Он тяжко вздохнул. Он был весьма далек от мыслей о предстоящем сражении.

— Итак, дорогой граф, в атаку! В атаку! — сказал король своим хрипловатым голосом, потирая руки. «Мое сердечко! Значит, ты нас не предала… Как же я тебя люблю!» — добавил про себя Людовик, вглядываясь в темноту, туда, где только что, словно далекая звездочка, угас маленький огонек.

— Look the’re sending signals!

— Spies in the bell tower![19]

Флорис начертил в воздухе крест в третий раз. Он быстро задул свечу, но крики «красных мундиров» внизу, у подножия колокольни, свидетельствовали о том, что было уже поздно. Адриан с досадой взмахнул рукой. Как он и опасался, враги их обнаружили. Молодые люди чуть смущенно посмотрели на Батистину. Девушка гордо выпрямилась — она поняла, чего от нее ждут. Решение было принято окончательно и бесповоротно.

— Я с вами, с вами! Поверьте мне! Неужели вам мало доказательств? — почти с мольбой обратилась она к Флорису.

Батистина вдруг почувствовала, что готова унижаться перед ним. Ей так хотелось заслужить его одобрение, вызвать у него восхищение!

Флорис отвернулся. Он был сконфужен и растерян. Он не мог разобраться в своих чувствах по отношению к Батистине, да сейчас и время было неподходящее, чтобы думать о таких пустяках. Жорж-Альбер пронзительно завизжал, показывая, что сам он доверяет Батистине абсолютно.

— Скорее, барин! Скорее! Спускайтесь! — закричал внизу Федор.

— Хорошо! Мы не будем тебя связывать! Но при малейшей попытке сбежать к англичанам я вышибу у тебя мозги! — пророкотал Флорис, глядя Батистине прямо в глаза.

Молодые люди почти скатились кубарем по лестнице. Жорж-Альбер бежал впереди. Он грохнулся на солому, но при этом, видимо, обо что-то ушибся и жалобно заверещал, потирая ушибленный зад. Как всякая обезьяна, Жорж-Альбер был очень любопытен и разгреб солому, чтобы разгадать тайну столь неприятных ощущений. Каково же было удивление Флориса и Адриана, когда они увидели, что из-под вороха соломы блеснули мушкеты и рога с порохом! Целый арсенал!