— Коль дошли с таким рвением до неприятеля — надобно драться! — первым ответил Бартенев. Его, как полковника, спросили первым, вот он и ответил честно: надобно драться!
— Ежели новые шведские полки из таких запасных фендриков составлены, яко наш пленный, отчего и не драться! — прогудел в бороду казачий атаман Фролов. — Чаю, разбегутся они под Лапполой, как и под Пелкиной, по лесам!
— Но у шведов под Лапполой сильная позиция на холмах, укреплена окопами, уставлена батареями. Армфельд закрыл нам у Лапполы прямой путь на Вазу, — сердито возразил Бутурлин.
— Пленные солдаты бают, что финн воевать не хочет. Потому все финское ополчение Армфельд в дальний тыл, за речку Стор-Кюре упрятал! — своим обычным тихим голосом молвил генерал-майор Чернышев.
— Значит, спишем из четырнадцати тысяч шведов четыре! — весело рассмеялся Голицын. — К нам и впрямь один финн-перебежчик вечор явился. Говорит, что в то ополчение финских мужиков шведы силком загоняли, грозясь спалить их деревни.
— Все одно позиция у шведа крепкая, а числом он и без ополчения имеет десять тысяч, против наших восьми. Да и пушек у него в два раза боле, — твердо стоял на своем Бутурлин. — Посему предлагаю оставить в лагере на ночь разведенные костры, сняться бесшумно и отступать прытко, как шведский генерал Левенгаупт под Лесной.
— Да Левенгаупт под Лесной не отступал, а бежал после крепкой баталии. И я, и Чириков, и Бартенев тому очевидцы! А вы нам предлагаете, господин генерал, действовать еще хуже, нежели злополучный Левенгаупт — бежать ночью, даже баталии не приняв! — вспылил князь Михайло.
Воинский совет зашумел разноголосо.
— Но ежели сию сильную позицию в лоб брать, мы на тех холмах все войско уложим! — властно перекрикнул шум Бутурлин. — А погубим войско — швед Финляндию себе возвернет и к Петербургу выйдет. Чаю, не сносить нам всем после такой конфузии голов — и не столько от шведа, сколько от царского гнева!
«Что, что, а пугать царской расправой Ванька Бутурлин умеет. Недаром у государя в денщиках столько лет обретался. Через эту денщицкую должность и в генералы вышел, всем о том ведомо!» — подумал Голицын и оглядел свой притихший совет. Спросил негромко:
— А кто вам сказал, генерал, что я в лоб на шведа полезу? Разве забыли, как мы Армфельда под Пелкиной обошли. Только там мы обходили его по озеру, а здесь обойдем лесом, выйдем на его левый фланг и заставим переменить фронт! А там прижмем к реке! — Карандаш Голицына уверенно летал по карте.
— Но лесом-то не пройти по великим снегам! — возразил Бутурлин.
— А вот бригадир Чириков уже прошел там поутру, пока мы шведские холмы разглядывали, — весело улыбнулся князь Михайло, показывая великолепные сахарные зубы. Все обернулись к печке-голландке, где, прижимаясь спиной к теплым изразцам, сидел бравый Лука Чириков.
— Пройти можно! — встрепенулся бригадир в ответ на общие взгляды. — После мороза наст в лесу стоит крепкий, даже болота замерзли. Пустим вперед лыжников и пройдем! — уверенно заявил Чириков.
— Вот и славно! — оживился Голицын. И тотчас дал общую диспозицию: — Через те болота я с драгунами и лыжниками выйду лесом к левому флангу Армфельда, а вы, господин генерал Бутурлин, ударите с остальным войском вдоль реки на финское ополчение и зайдете шведу в тыл. Чаю, не выдержат шведы двойного обхвата и вновь побегут, как под Пелкиной. Желаю назавтра успеха всем, господа генералы и офицеры! — С тем князь Михайло и закрыл военный совет.
В тот же день, когда держал свой военный совет Голицын, в Лапполе у шведов тоже заседала консилия. В помещичьем доме было жарко натоплено, за большим столом в зале были разложены карты Финляндии.
— Кто бы еще мог вообразить несколько лет назад, что нам, шведам, понадобится военная карта Финляндии! — мрачно размышлял высокий сухопарый полковник, служивший начальником штаба еще у генерала Либекера. — Ведь со времен короля Густава Адольфа Швеция не вела войн в этих краях. И вот ныне война стучится прямо к нам в двери, и держит запертыми эти двери только наш корпус!
— Веселее, Карл, не вешайте нос! Завтра я со своими рейтарами приведу к вам на допрос этого заику Голицына. Пусть позаикается у нас в плену! — с обычной хвастливостью заявил француз-гасконец на шведской службе, полковник Ла Бар. Позавчера Ла Бар привел два полка рейтар из Умео в Вазу, перейдя по крепкому льду Ботнический залив.
«Это уже вторая по счету помощь из Швеции. В Стокгольме наконец поняли, что значит для них финская армия! — довольно улыбнулся про себя генерал Армфельд. — Теперь у меня не 14, а 16 тысяч солдат под ружьем. Так или иначе, а рейтары Ла Бара стоят всех голицынских драгун — старые, еще дополтавские полки, которые бивали и русских, и саксонцев, и поляков, и датчан!»
Ла Бар сразу стал общим любимцем в шведском лагере. Смотреть на гасконца было одно удовольствие: чисто побрит, ловок, проворен, неутомим, с лица не сходит улыбка, щегольски наряжен, глядит воинственно.
Конечно, француз первым взял слово на военном совете, и слово его было решительное:
— Надобно встретить жестоким огнем из окопов первую русскую атаку, а там я со своими железными рейтарами ворвусь на плечах московитов в их лагерь!
Полковники-шведы, особливо те из них, кто бежал из-под Пелкиной, иронично улыбались на хвастовство француза, но Ла Бар принял те улыбки за одобрение и весело продолжал:
— Клянусь честью, господа, завтра мы устроим московитам новую Нарву, по примеру той, которую устроил им ваш король в начале войны. К вечеру я приведу к вам, — генерал-француз обращался прямо к Армфельду, — русских бояр!
Эта французская хвастливость, как ни странно, ободрила всех. К тому же многие на совете знали, что рейтарам Ла Бара удалось по пути напасть на казачий разъезд и взять пленного. Казак после кнута показал, что у русских и восемь тысяч войска едва ли наберется. «Против моих шестнадцати! — самодовольно отметил про себя Армфельд. — Что ж, Пелкино второй раз не повторится! Я не только отомщу за прошлую конфузию, но и возверну всю Финляндию. И тогда, как знать?! Теперь, когда Стейнбок в Голштинии сдался Меншикову, я единственный генерал, у которого есть своя армия! Кто знает, может, за эту долгожданную викторию король и сенат дадут и мне фельдмаршальский жезл?» — сладко размечтался шведский командующий.
Между тем вслед за французом слово взял квартирмейстер Карл (он же начальник штаба) и нудно, долго стал доказывать, что количество дезертиров все растет, что, прослышав, что русские не убивают, не жгут и не грабят, финские мужики не желают боле сражаться за интересы шведского короля.
— А ведь у нас финны состоят не только в ополчении, но и полки набраны из мужиков-финнов! — заключил свой мрачный доклад начальник штаба.
— Зато среди моих рейтар одни шведские дворяне — ни одного финского мужика! — хвастливо вмешался француз.
— Я говорю не о ваших рейтарах, полковник, — обидчиво поджал губы начштаба, — я говорю о всей армии. И потому советую: боя, имея такой состав войска, не принимать, а отступить на север, к Торнео.
— Можно и еще дале, на Северный полюс! — расхохотался француз. Невольные улыбки появились и у других шведских полковников.
«Надобно после виктории переменить этого незадачливого квартирмейстера. Что может предлагать выученик старого осла Либекера, кроме ретирады!» — твердо решил про себя Армфельд.
— Да что вы твердите нам, Карл, о финских мужиках! — громогласно возразил тучный и краснолицый граф Гилленборг, один из богатейших помещиков в округе. — Вот я сам — швед, но у меня мать — финка, и, поверьте, я знаю, как умеют здорово драться финские мужички. Твердо говорю — моя финская ландмилиция не уступит по смелости драбантам самого короля!
В совете поднялся великий гвалт! Битые под Пелкиной полковники стояли за ретираду, а новоявленные стокгольмцы были за графа Гилленборга.
— Господа! — разрешил спор командующий. — Я должен сообщить вам хорошую новость. Пленный русский казак показал под кнутом, что у Голицына войска не более восьми тысяч. И думаю, казак не соврал. Мы с полковником Ла Баром обозревали сегодня на рекогносцировке неприятельский лагерь и заключили то же.
