Особу его царского величества на Москве достойно представлял Фёдор Алексеевич Головин: отлучки царя становились всё чаще. Головин в отличие от князя-кесаря, Тихона Стрешнева и Льва Нарышкина был куда надёжней. Особенно в сношениях с иноземцами, которые становились всё чаще и всё весомей. А ещё следовало отвечать на доношения российских резидентов и послов, а кто мог сделать это с толком, кроме Головина? Он вник во все извивы не только внутренней, но и внешней политики.
Ведь к тому времени он был генерал-фельдмаршалом и генерал-адмиралом, главой Посольского, Малороссийского, Ямского, Новгородского, Владимирского, Галицкого, Устюжского и Смоленского приказов и Монетного двора, титуловался графом и кавалером, притом первым, первого же российского ордена Святого апостола Андрея Первозванного.
Частая переписка завязалась у него с Иоганном Рейнгольдом Паткулем, которого определили представлять Россию при дворе короля Августа в Дрездене.
Паткуль невзлюбил саксонских министров, а они — Паткуля, которому был вверен русский экспедиционный корпус под командою князя Дмитрия Михайловича Голицына. Оба жаловались друг на друга. Паткуль написал Головину: «У меня нет намерения отставить всех московских начальных людей, потому что я нахожу между ними таких, которых, когда хорошо выучатся, не отдам и за многих немцев; с московским человеком лучше иметь дело, чем с немцем, потому что пёр вый лучше знает, что такое послушание, а второй очень много рассуждает... и для всей земли они (русские) гораздо сносней, чем свои саксонские солдаты; удивительно, что я по сие время ни одного московского солдата не предал смертной казни. Господин князь Голицын теперь лучше стал себя вести, и, ваше превосходительство, будьте благонадёжны, что я с радостью ему угождаю ради его изрядной фамилии».
А Голицын был недоволен Паткулем, которому было вменено в обязанность обеспечивать всем необходимым русское воинство. Саксонцы не желали брать это обеспечение на себя. Август то и дело жаловался Петру на безденежье и просил, притом не без успеха, очередных субсидий. Меж тем и двор его, и сам он роскошествовали; балы, театральные труппы, экипажи, охоты, коих Август был большой любитель, пожирали деньги Петра, собранные с великим трудом. Август, одним словом, проедал те деньги, которых не хватало на содержание русского вспомогательного войска.
Паткуль писал Головину: «Мы сидим здесь в тесноте, и царского величества вспомогательные войска худую фигуру представляют, потому что почти нагие ходят, и при дурном своём уборе и негодном ружье никакой службы показать не могут... Ваше превосходительство требует, чтобы скудости в провианте не было, но я уже доносил, что в здешней малой земле провианту мало, и очень он дорогой; вскоре опасаются совершенного голода; офицеры продали лошадей, обоз, платье и всё прочее, и часть их уже ходит по дворянским домам и просит хлеба... Здесь во всех делах большая смута, думают только о забавах, а важные дела оставлены. Если можете, ваше превосходительство, от двора этого меня избавить, то буду вам вечно благодарен...»
Головин был невысокого мнения о короле Августе. И Петра остерегал ему не доверять и даже его остерегаться. Но у царя сложился образ эдакого весельчака-бражника, верного служителя Бахуса, коим он и был, широкошумного и гостеприимного. И он глядел сквозь пальцы на Августа-союзника. Будучи сам верен своим союзническим обязательствам, он и в других полагал найти такую же верность.
В Августе царя привлекало все: недюжинная сила, за что он и был прозван Сильным, хотя многие ошибочно полагали, что он был силён как правитель, равно и его мужская сила, поражавшая более воображение: по некоторым подсчётам, он произвёл на свет более трёхсот детей, его охотничий азарт, меж тем как сам Пётр охоты чурался. Говорил: «Гоняйтесь за дикими зверями сколько вам угодно; эта забава не для меня, я должен вне гсударства гоняться за отважным неприятелем, а в государстве моём укрощать диких и упорных подданных». Однако охотничьими трофеями короля, будь то олень, кабан, а иной раз даже и медведь, не брезговал, умеренно похваливая щедрого хозяина и добычливого охотника...
Впрочем, привязанность эта мало-помалу угасала, особенно видя слабость «сильного» во всём, что касалось его союзнических обязательств, его власти, его ничтожности на поле брани. Но он оставался всё ещё братом Августом, хотя все короли, герцоги и курфюрсты, не исключая и жестокого неприятеля Карла шведского, были у него в братьях.
Только что в Кёнигсберге был торжественно коронован курфюрст прусский Фридрих. Он стал Фридрихом I, королём Пруссии, новым братом. Это стало результатом его успешного участия в коалиционной войне против Франции и в войне за испанское наследство. Сын Фридриха-Вильгельма, прозванного за успехи на государственном поприще великим курфюрстом, он тоже привёл Пруссию к преуспеянию. И теперь Пётр вознамерился вовлечь его в свой союз против Карла.
Паткулю велено было ехать в столицу нового королевства — Берлин и искать расположения короля. Он увидел там некое подражание великолепию Версальского двора, пышный церемониал, раззолоченные кафтаны придворных и ливреи лакеев.
Король торопился придать значительность своему правлению. Он учредил в Берлине Академию наук и художеств, а в Галле — университет. Двор его был подобен двору Августа, и было ясно, что со временем страну постигнет финансовый крах.
Однако Пётр возлагал на эту миссию большие надежды. В инструкции, которую получил Паткуль, было писано: «Объявить, что он имеет полную мочь постановить договор, по которому прусский король принял бы сторону России и Польши и сильным посредничеством своим выхлопотал бы им благополучный и честный генеральный мир или же, если швед заупрямится, то принудил бы его силою и угрозою воинскою. За это царское величество обещает прусскому королю польские Пруссы (Западную Пруссию), сколько ему их будет потребно, а короля польского к уступке их уговорит, в чём тот уже свою склонность явил. Царское величество обещает им также с королём прусским заключить взаимный гарантийный трактат... Если король прусский объявит, как писал к нам посланник его Кейзерлинг, что швед обещал ему большие прибыли, то обнадёживать его, что царское величество по мере возможности его пользы искать будет, и вовсе ему в том не отказывать. Если же король прусский не может или не захочет вступить в такой договор, то по нужде изволь домогаться, чтоб хотя нейтральный трактат заключить».
Не без проволочек Паткуль наконец добрался до Берлина. И стал домогаться приёма у короля Фридриха. Камергер фон Риттау долго водил его за нос, говоря, что его величество король чрезвычайно занят важными делами. Паткуль, будучи нетерпелив и нервен от природы, выходил из себя и однажды чуть не ударил камергера.
— Да кто вы такой, чтобы предстать перед его величеством королём?! — Камергер тоже вышел из себя. — Извольте предъявить ваши верительные грамоты!
— Я генерал-майор его царского величества и тайный советник. Мой повелитель уполномочил меня встретиться с королём и объявить ему доверительные пункты.
— В таком случае вам придётся обождать — его величество примет вас в ближайшие дни.
Ожидание было нетерпеливому Паткулю что нож к горлу. Он слонялся по чинным улицам прусской столицы, не зная, чем себя занять, однажды даже посетил заседание новоучрежденной Академии наук и искусств, на котором знаменитый Лейбниц, незадолго до того произведённый королём в чин тайного советника, а императором римским — в имперские надворные советники, докладывал об опытах над человеческим разумом. На этом заседании, по счастью, присутствовала королева София-Шарлотта, и Паткуль имел дерзость представиться ей. Королева была покровительницей учёного, но и почитательницей царя, с которым имела встречу. Она благосклонно выслушала Паткуля и обещала свою помощь.
И действительно, через два дня ему была назначена аудиенция. Он горделиво прошёл мимо камергера, не удостоив его поклоном, меж тем как сам камергер низко ему поклонился, и прошествовал в королевский кабинет.
