Он бросил взгляд на сидевшую за рулем Джоан и с горечью подумал, что даже в мыслях не допускает, что с ней можно поделиться всем этим. Он сам не понимал, почему еще терпит ее. Когда она стала такой далекой, такой чужой? Глядя на тонкие руки, вцепившиеся в баранку, на чуть побелевшие костяшки пальцев, слыша пронзительный с хрипотцой голос, перехватывая агрессивные взгляды, ощущая всем своим существом исходящий от нее дух накопившегося за долгие годы недовольства, он ловил себя на мысли, что видит сестру в таком свете впервые, и сердце его наполнила боль за ту девочку, которой уже нет. О, Джоан, что с тобой произошло? Что произошло со всеми нами?

Наконец они подъехали к вокзалу. При прощании Джоан изобразила лицемерное оживление и радость, будто ему предстояла увлекательная поездка.

— Везет же тебе! Ну, желаю хорошо провести время! Постарайся развлечься как следует до службы!

— Постараюсь, — бросил он, надеясь, что эти слова не будут восприняты слишком саркастически.

— Я поставлю машину и пойду на вокзал — куплю тебе чего-нибудь почитать на дорожку.

— Ради Бога, не беспокойся.

— Не хочешь никакого журнальчика?

Она огорчилась как ребенок, которого лишили сладостей. Роберт наклонился вперед и пристально посмотрел ей в глаза.

— Нет, Джоан, — ровно произнес он. — Даже журнальчика.

Она вспыхнула.

— Не знаю, с чего ты злишься! — резко бросила она. — Я ничего не сделала! Это ты вовлек нас в эту переделку!

Он открыл дверцу.

— Ну, так я вас из нее и выведу, только подожди немного. — Он потянулся за своей сумкой.

Лицо ее осветилось надеждой.

— Ты хочешь сказать?..

— Все кончено, вот что я хотел сказать.

— Это правда?

— Джоан, Бога ради!

Она даже не пыталась скрыть дикой радости, охватившей все ее существо.

— О’кей! О’кей! Ты меня еще когда-нибудь поблагодаришь! — восторженно воскликнула она. — Ты мне еще скажешь спасибо! Подожди! И, думаю, очень скоро! Вчера я беседовала с архиепископом…

— Джоан… — Он придержал ручку дверцы. — Не надо. Не надо говорить обо мне с кем бы то ни было — или за меня. Хватит! Отныне я сам принимаю решения. Маловероятно, чтобы они пожелали сделать меня епископом. И еще менее вероятно, что они когда-либо снова будут слушать тебя. — Он без особого нажима закрыл дверцу. — Ты больше не работаешь, Джоан, — спокойно бросил он в побелевшее лицо с вылезшими из орбит глазами. — Мне придется подыскать другую помощницу. — И, не оглядываясь, зашагал к вокзалу.

Путешествие на поезде дальнего следования утомительно. Слушая стук колес, несущих его по равнинной, удаленной от моря части острова, Роберт думал о том, что с каждой милей приближается к своему прошлому, к Брайтстоуну, откуда все началось, и в то же время движется вперед к последнему шансу, пусть очень незначительному, научиться жить более осмысленно, более правильно и открыто. Его не оставляло чувство, будто с каждой милей этого пути у него отслаивается слой за слоем защитная кожа. Журнальчик. Какой тут журнальчик, когда перед ним вся книга его жизни, и ее надо перечитать, а кое-что и переписать заново!

Роберт задремал, но сон был неглубокий и не принес отдохновения; его преследовали какие-то видения, которые таяли, как только он просыпался, и оставляли неотвязное ощущение страха и утраты. Он знал, что снится ему что-то очень важное, но понять, или хотя бы уцепиться за смысл, не удавалось. Ему надо подумать о Клер, говорил он себе, об их браке, а не о разводе, что бы там она ни несла, но разум его при одной мысли об этом превращался в сухой, съежившийся орех.

А как справиться — да что там справиться, хотя бы подступиться к сосущей пустоте в сердце, к той невосполнимой утрате, которую он чувствовал при одной мысли о том, что никогда не увидит Эмму. В сочетании с былой утратой, совсем недавно возвращенной его памяти Мерреем, это давило его тяжестью двойного горя, вынести которое было не по силам смертному. Он метался между тревожными мыслями и мучительными снами, как арестант на допросе, не приближаясь, однако, к искомым ответам.

Никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, выстукивали колеса. Он горько улыбнулся. Нет, неправда. Надо возвращаться. Тайна будущего погребена в прошлом. Без знания, без истины, грехи отцов обречены переходить к детям — и так без конца, аминь.

Верую, Господи.

Помоги моему неверию.

Даруй нам мир Твой.

Все не так просто. Стоило ему сойти под пронизывающим осенним ветром на брайтстоунский перрон, как на него обрушился поток мучительных воспоминаний о весеннем полном надежд деньке много, много лет тому назад: комитет по встрече во главе с напыщенным боссом шахты Уилкесом, Джордж и Молли Эверарды, так и сияющие от радости, и Поль, милый Поль, в гордыне своей юности и мужественности на ревущем любимом „додже“ „Голубая стрела“.

„А где все мы теперь?“ — с горькой отстраненностью размышлял он. Уилкес, сломленный убытками после катастрофы на шахте, продал ее международной корпорации, которая не знала и знать не хотела брайтстоунских обитателей и жаждала только одного — открыть шахту во что бы то ни стало и получать доходы. Джордж и Молли до срока призваны Богом; последние годы жизни Молли омрачены тяжелейшим несчастьем, которое только может выпасть на долю матери — погребен заживо ее единственный сын Поль… а Клер… Джоан… туда же надо причислить и его самого… ведущие призрачную жизнь, искривленные обрубки того, чем они должны были быть… Почему? И может ли эта, пускай и запоздалая, попытка вернуться к корню всей этой беды, всего несчастья увенчаться успехом?

— Настоятель Мейтленд?! — Сияющий молодой человек в пасторском воротничке, поспешивший взять у него из рук сумку, был явно возбужден важностью события и величием знаменитого гостя. — Я Линдсей, священник этой округи, — немного нервничая, выпалил он. — Брайтстоун один из моих приходов. Рад приветствовать вас здесь. Мы тронуты тем, что вы окажете нам честь присутствовать на нашем торжественном богослужении!

— Я не мог это пропустить, мистер Линдсей, — машинально ответил Роберт, идя вслед за молодым человеком к его машине. — Это старинное местечко… — он затаил дыхание при виде знакомых улочек Брайтстоуна, — это старинное местечко было когда-то мне очень дорого. И сдается, я не многое забыл из тех времен.

— С вашим пребыванием здесь возникли некоторые проблемы, настоятель, — все также нервничая, откликнулся Линдсей. — Мы получили ваше письмо с пожеланием остановиться в пасторском доме, и все было там приготовлено. Но епархиальный совет счел, что вам будет гораздо удобнее в отеле. Дом уже многие годы пустует с тех пор, как Брайтстоун перестал быть самостоятельным приходом.

— Я не сомневаюсь, что там будет замечательно.

— О, разумеется, женщины из прихода поддерживают его в чистоте и порядке, а на этой неделе они приготовили постель и все необходимое. Но телефон там не всегда работает, а электричество частенько барахлит, потому что мы не в состоянии содержать все как положено — это нам не по карману, — нахмурившись, он переключил скорость: машина медленно преодолевала подъем на мыс. — Вы, действительно, уверены, что хотели бы остановиться там, сэр?

— В память былых дней…

В пасторском доме время как будто остановилось. Словно во сне, Роберт вышел из машины, поднялся по каменным ступеням и толкнул тяжелую дверь. Его спутник, явно вздохнувший с облегчением при виде наведенной чистоты, запаха мебельной политуры и тщательно застеленной наверху в гостевой комнате постели, суетливо проверив все, что можно было проверить, оставил наконец господина настоятеля наедине с самим собой.

— Надеюсь, вы славно отдохнете сегодня, настоятель, — сказал он на прощание. — В холодильнике еда, а если что понадобится, мой номер на столике, рядом с телефоном — сразу звоните. Замечательно, что вы смогли приехать заранее. Комитет по поминовению хотел еще кое-что обсудить, но с ними связаться легко. Ну, отдыхайте!