— Так же, как все, за что она берется, старина, и не говори, что забыл. Организаторский дар и способность насесть на кого угодно — такова наша Джоан.

Джоан бросила быстрый взгляд на Поля, и вся загорелась от его похвалы, на бледных щеках заиграл румянец.

— Да бросьте вы, — передернула она плечами, — я только получила краски и организовала работу. Поль помогал вовсю.

— Что я говорил, — с обычной невозмутимостью подхватил Поль, бросая на Джоан дежурную улыбку завзятого волокиты. — Эта девушка создана верховодить. Она здесь мастер. Ее хлебом не корми, дай покомандовать. Мужики со всей округи на нее работали! — Он бросил вещи у лестницы и вернулся на крыльцо, где все еще стоял Роберт, охватывая жадным взглядом все вокруг. — Вот не знаю только, надо ли мне благодарить судьбу, что она твоя сестра, а не моя, — вполголоса бросил он Роберту, проходя мимо. — Для меня она слишком умна! Мне по сердцу более легкомысленные, старик, — ну, ты понимаешь? Если им и дал Бог мозги, то в другом месте, так я полагаю.

— Роберт!

Голос Джоан доносился из глубины дома. Роберт вздохнул полной грудью и в этот момент почувствовал в своей руке ладошку Клер. Его охватило волнение. Спрыгнув с крыльца, он схватил жену на руки, поднял и весело перенес через порог.

— Добро пожаловать в первый в нашей жизни дом, дорогая! — не переводя дыхание, произнес он. — Добро пожаловать в дом!

В доме на каждом шагу их ждали сюрпризы.

— Наш старый обеденный стол… и стулья — все, все! — восклицал Роберт с неподдельным восторгом, остановившись в дверях большой передней, выходящей окнами на простирающийся впереди мыс. В возбуждении он шагнул из холла в комнату. — Папин кабинет! Совсем такой, как был! И все его книги! — В эркере стоял старинный письменный стол, на нем несколько старых семейных фотографий, допотопная пишущая машинка, впрочем, вполне в рабочем состоянии; пачка свежей бумаги, карандаши и ручки, все под рукой. Подле них лежали Библия и Псалтырь.

— Теперь это твой кабинет, Роберт.

Он не расслышал, как Джоан подошла и стала у него за спиной.

— Но ведь, насколько я помню, ты писала, что все продала? — покачал он головой, не веря глазам от радости.

— Папины книги, машинку и все, что можно, я оставила. А когда узнала, что ты возвращаешься, то постаралась выкупить что можно обратно. Так собрала почти все. Да люди и рады были услужить. — Она помолчала, внимательно глядя на него. — Они желают тебе всяческой удачи, Роберт.

— Я понимаю.

— Они рады будут помочь, чем могут. А помощь тебе понадобится, — продолжала Джоан. — Ведь все, по сути дела, надо начинать сначала. Да еще Столетие на носу.

— Столетие? Ах, да. Молли писала нам…

— Столетие Брайтстоуна! У всех только это на уме, и всем хочется чего-нибудь грандиозного. Специальной торжественной службы, церковного праздника; еще хотят сделать огромную выставку истории города в общественной библиотеке. И все, конечно, надеются, что организационную работу мы возьмем на себя.

— Не спеши, Джоан, — засмеялся Роберт. — Нельзя же так с места в карьер! Дай хоть вещи распаковать!

— Джоан! — послышался восторженный крик Клер с верхнего этажа. — Нет, это уму непостижимо! Распаковала все наши сундуки и избавила меня от самого нудного дела! Но и этого мало! Ты, я вижу, навела порядок и в саду!

— Надеюсь, ты ничего не имеешь против? Когда малость освоитесь, можете все переставить по своему вкусу. Мне во всяком случае эта возня доставила удовольствие. Моя хозяйка не позволяет и стул передвинуть, — подняв сумку, Джоан направилась к лестнице.

Навстречу ей из спальни вышла сияющая Клер с охапкой тряпья.

— Я даже голову себе не буду ломать. Ты навела такую красоту. В подобных делах ты всегда разбиралась лучше, чем я. Взгляни, пожалуйста, на эти украшения. Что с ними можно сделать? Когда я их покупала, мне они казались такими милыми, а сейчас уж и не знаю!

Роберт постоял в раздумье у окна, затем распахнул створки. Свежий морской воздух ворвался в комнату, словно приветствуя его, и он вздохнул всей грудью. Ему казалось, будто после долгого голода он заново открывает вкус пищи. Повернувшись к столу, Роберт взял одну из фотографий.

Поль еще издали узнал высокого, совсем юного человека в военной форме на поблекшем и пожелтевшем снимке; четко вылепленными чертами лица, выразительными глазами и густыми вьющимися кудрями он напоминал Роберта.

— Ну и красив же он, твой старик, — мягко произнес он, — что бы там ни было. А маман — вылитая леди с головы до ног, совсем как Джоан.

— Эта фотография стояла у них в спальне, — механически заметил Роберт. — У мамы на туалетном столике. Здесь он снят капелланом[4]. Незадолго до того, как они поженились и переехали сюда, в Брайтстоун.

Поль внимательно изучал портрет.

— Сколько ж ему тогда было? Двадцать шесть? Тридцать? Наверно, приблизительно столько, сколько тебе сейчас, — и прямо вылитый ты, вот только военная форма.

— В моем возрасте он уже прожил целую жизнь, — с горячностью заметил Роберт. — И он знал, что ему было надо после войны — просто тихой спокойной жизни церковного служителя в маленьком мирном городке.

— А кто тебе мешает иметь все это? И разве не ради этого ты сюда вернулся? Или вас с Клер одолела тоска по дому?

— Клер? — удивленный взгляд Роберта, который перехватил Поль, убедил его в том, насколько безоговорочно верил его шурин в несомненную любовь и преданность Клер. Ему даже и в голову не приходило, что у жены могут быть свои, независимые от него интересы и желания. — Если Клер и испытывала что-либо подобное, она ничего не говорила. Ничего, — он помолчал, словно подбирая слова: — Мы вернулись потому, что нас избрали… и послали.

— Посланцы неба, старина, — с иронией поддакнул Поль. — Во всяком случае, похоже, так думает Уилкес — да и еще кое-кто, насколько я могу судить. Но как бы там ни было, чертовски здорово, что вы оба вернулись, это я тебе от всей души говорю! — И он пошел к двери, смущенный слишком ребяческим проявлением чувств.

— Пойду, пожалуй, закончу перетаскивать вещички, а то наши дамы убьют меня.

Посланы… Мы были посланы…

Мысли Роберта вернулись к совсем недавнему разговору — неожиданному и важному, после которого вся его жизнь приняла новое направление.

— Вы здесь хорошо проявили себя, Роберт, — зазвучал в его памяти хрипловатый строгий голос архиепископа[5]. — Городской приход не из легких мест для начала, даже в таком современном городе, как наш. Сколько вы уже здесь? Год? Полтора? Вы не подумывали о следующем назначении, а?

Роберт не особенно задумывался о будущем, когда период ученичества подошел к концу. Но он понимал, что нечего и пытаться давать здесь волю своим собственным мечтам и амбициям.

— Да нет, сэр, не особенно. Я вполне счастлив здесь, — ответил он, затаив дыхание.

Архиепископ рассмеялся:

— А я уверен, что мы присмотрели местечко, где вам с вашей молодой женой будет еще лучше жить и работать. Немного запущенный приход, правда, уже многие годы без пастора, но вы, не сомневаюсь, быстро поставите его на ноги. Шахтерский городишко к северу от Сиднея по побережью в угольном бассейне Хантер-волли. Порядка двух-трех тысяч душ, не больше; местечко, может, несколько дикое, но красивое и вполне подходящее для энергичного человека. Итак, Роберт, мне бить во все колокола?

Роберт лишился дара речи.

Архиепископ сухо и деловито продолжал:

— Это хорошее назначение, Роберт. Ты созрел для Брайтстоуна, и Брайтстоун созрел для тебя. Посмотрим, что ты с ним сделаешь, договорились?

— Брайтстоун? Мы возвращаемся в Брайтстоун? — лицо Клер зажглось надеждой и восторгом. Роберт отвернулся:

— Клер… не знаю, смогу ли я.

— Сможешь? О чем ты говоришь?