Уже всё ему было покорено. Однако о том я буду молчать, чтоб не перейти пределов; я намерена только свою беду писать, а не чужие пороки обличать.

Не знал он, чем начать, чтоб нас сослать. Первое, всех стал к себе призывать из тех же людей, которые прежде нам друзья были; ласкал их, выспрашивал, как мы жили и не делали ли кому обиды, не брали ли взяток? Нет, никто ничего не сказал. Он этим недоволен был; велел указом объявить, чтоб всякий без опасности подавал самой государыне челобитные, ежели кого чем обидели: и того удовольствия не получил. А между тем всякие вести ко мне в уши приходят; иной скажет, в ссылку сошлют, иной скажет, чины и кавалерии оберут; подумайте, каково мне тогда было, будучи в шестнадцать лет? Ни от кого руку помощи не иметь и не с кем о себе посоветовать; а надобно и дом, долг и честь сохранить, и верность не уничтожить. Великая любовь к нему весь страх изгонит из сердца; а иногда нежность воспитания и природа в такую горесть приведёт, что все члены онемеют от несносной тоски. Куда какое это злое время было! Мне кажется, при Антихристе не тошнее того будет. Кажется, в те дни солнце не светило; кровь вся закипит, когда вспомню, какие столбы поколебал, до основания разорил, и доднесь не можем исправиться; что же до меня касается, в здешнем свете навеки пропала.

И так моё жалкое состояние продолжалось по апрель месяц; только и отрады мне было, когда его вижу, поплачем вместе, и там домой поедет. Куда уже все веселья пошли! Ниже сходства было, что это жених к невесте ездит! Что же между тем, какие были домашние огорчения? Боже, дай мне всё то забыть! Наконец, уж надо наш несчастный брак окончить; хотя, как ни откладывали день ото дня, но, видя моё непременное намерение, принуждены согласиться. Брат тогда был болен большой, а меньшой, который меня очень любил, жил в другом доме по той причине, что он тогда не лежал ещё оспой, а большой брат был оспой болен. Ближние сродники все отступили; дальние и пуще не имели резону. Бабка родная умерла[54]. И так я осталась без призрения; сам Бог давал меня замуж, а больше никто. Не можно всех тех беспорядков описать, что со мною тогда были; уже день назначили свадьбы; некому проводить, никто из родных не едет, да некому и звать. Господь сам умилосердил сердца двух старушек, моих свойственных, которые меня провожали, а то принуждена бы с рабой ехать; а ехать надобно было всего пятнадцать вёрст от города; там наша свадьба была. В этом селе они всегда летом живали; место очень весёлое и устроенное; палаты каменные, пруды великие, оранжереи и церковь в палатах. После смерти государевой отец его со своей фамилией там жил[55]. Фамилия их была немалая: я, всё презря на весь страх! Свёкор был и свекровь, три брата, кроме моего мужа, и три сестры; ведь надобно бы о том подумать, что я всем меньшая и всем должна угождать во всём; во всём положилась на волю Божью: знать, судьба мне так определила!

Вот уже, как я стала прощаться с братом и со всеми домашними, кажется бы, и варвар сжалился, видя мои слёзы; кажется, и стены дома отца моего помогали мне плакать; брат и домашние так много плакали, что из глаз меня со слезами отпустили. Какая это разница — свадьба, сговор! Там все кричали: «Ах! как она счастлива»; а тут провожают и плачут: знать, что я всем жалка была. Боже мой, какая перемена! Как я выехала из отцовского дома, с тех пор целый век странствовала. Привезли меня в дом свёкров как невольницу: вся расплакана, свету не вижу перед собой. Подумайте, и с добрым порядком замуж идти, надобно подумать последнее счастье; не токмо в таковом состоянии, как я шла. Я приехала в одной карете, да две вдовы со мной сидят, а у них все родные приглашены, дядья, тётки; и пуще мне стало горько: привезли меня как бедненькую сироту: принуждена всё сносить. Тут нас в церкви венчали. По окончании свадебной церемонии, провожатые мои меня оставили, поехали домой; и так наш брак был плачу больше достоин, а не веселья. На третий день, по обыкновению, я стала собираться с визитами ехать по ближним его сродникам и рекомендовать себя в их милость: всегда можно было из того села ехать в город после обеда, домой ночевать приезжали.

Вместо визитов, сверх чаяния моего, мне сказывают, приехал-де секретарь из Сенату; свёкор мой должен был его принять. Он ему объявляет: указом велено-де вам ехать в дальние деревни и там жить до указу. Ох! как мне эти слова не полюбились; однако я креплюсь, не плачу, а уговариваю свёкра и мужа: как можно без вины и без суда сослать! Я им представляю: поезжайте сами к государыне, оправдайтесь. Свёкор, глядя на меня, удивляется моему молодоумию и смелости. Нет, я не хотела свадебной церемонии пропустить, и не рассудя, что уже беда, подбила мужа, уговорила его ехать с визитом: поехали к дяде родному, который нас с тем встретил: «Был ли у вас сенатский секретарь? У меня был, и велено мне ехать в дальние деревни, жить до указу». Вот тут и другие дяди съехались, всё то же сказывают. Нет, нет, уже я вижу, что на это дело нету починки: это мне свадебные конфеты. Скорее домой поехали, и с тех пор мы друг друга не видали, и никто ни с кем не прощались: не дали время. Я приехала домой; у нас уже собираются; велено в три дня чтобы в городе не было; принуждена судьбе повиноваться. У нас такое время, когда к несчастью, то нет уже никакого оправдания, не лучше турков: когда б прислали петлю, должны бы удавиться.

Подумайте, каково мне тогда было видеть: все плачут, суетятся, собираются! И я суечусь. Куда еду, не знаю, и где буду жить, не ведаю, только что слезами обливаюсь. Я ещё и к ним ни к кому не привыкла; мне страшно было только в чужой дом перейти. Как это тяжело! Так далеко везут, что никого своих не увижу; однако в рассуждении для милого человека всё должна сносить; стала я собираться в дорогу; а как я очень молода, никуда не езжала, и что в дороге надобно, не знала никаких обстоятельств, что может впредь быть: обоим нам и с мужем было тридцать семь лет. Он вырос в чужих, жил всё при дворе; он всё на мою волю отдал; не знала, что мне делать, научить было некому. Я думала, что мне ничего не надобно будет и что очень скоро нас воротят. Хотя и вижу, что свекровь и золовки с собой очень много берут из бриллиантов, из галантереи, все по карманам прячут, мне до того и нужды не было: я только хожу за ним следом, чтоб из глаз моих куда не ушёл; и так чисто собралась: что имела при себе, золото и серебро, всё отпустила домой к брату на сохранение, довольно моему глупому тогдашнему рассудку, изъяснить вам хочу, не токмо бриллиантов что, оставить для себя и всяких нужд, всякую мелочь: манжеты кружевные, платки, чулки шёлковые, сколько их было дюжин, всё отпустила. Думала, на что мне там? Всего не переносить; шубы все обобрала у него и послала домой, потому что они все были богатые; один тулуп ему оставила, да себе шубу да платье чёрное, в чём ходила тогда по государе. Брат прислал на дорогу тысячу рублей; на дорогу вынула четыреста, а то назад отослала; думаю, на что мне так много денег прожить? Мы поедем на общем коште; мой от отца не отделён. После уже узнала глупость свою, да поздно было; только на утешение себе оставила одну табакерку золотую, и то для того, что царская милость.

И так мы, собравшись, поехали; с нами было собственных людей десять человек, да лошадей его любимых верховых пять. Я дорогой уже узнала, что я на своём коште еду, а не на общем. Едем в незнаемое место, и путь в самый розлив, в апреле месяце, где все луга потопляет вода и маленькие розливы бывают озёрами, а ехать до той деревни, где нам жить, восемьсот вёрст. Из моей родни никто ко мне не поехал проститься, или не смели, или не хотели. Бог то рассудит; а только со мной поехала моя мадам, которая за маленькой за мной ходила, иноземка; да девка, которая при мне жила: я и тем была рада. Мне как ни было тяжело, однако принуждена дух свой стеснять и скрывать свою горесть для мужа милого; ему и так тяжело, что сам отражает, при том же и меня видит, что его ради погибаю. Я в радости их не участница была, а в горести им товарищ, да ещё всем меньшая, надобно всякому угодить. Я надеялась на свой нрав, что я всякому услужу. Итак, куда мы приедем на стан, пошлём закупать сено, овёс лошадям. Стала уже и я в экономию входить; вижу, что денег много идёт. Муж мой пойдёт смотреть, как лошадям корм задают, и я с ним; от скуки что было делать? Да эти лошади, право, и стоили того, чтобы за ними смотреть; ни прежде, ни после таких красавиц не видала; когда б я была живописец, не устыдилась бы их портреты написать.