— Надёжный? — переспросила Варвара Михайловна.

   — Да, такой надёжный, которому довериться можно?

   — Довериться? — всё ещё ничего не понимая, переспросила свояченица. — В чём довериться? Неужто ты решил бежать? — со страхом спросила она.

   — Да какое там бежать! — Меншиков безнадёжно махнул рукой. — Бежать раньше можно было, когда моих людей с оружием было вдвое больше, чем у Пырского.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец Александр Данилович сказал, отводя взгляд в сторону:

   — Нет, не бежать. Нужен надёжный человек, чтобы сейчас тайно отправить его в Москву да ещё кой-куда.

   — В Москву? Это зачем же?

   — Хочу послать гонца тайком с просьбой к генералу Михаилу Михайловичу Голицыну[18], Пусть похлопочет перед государем о милости, — он на секунду остановился, — да не мне, не для себя прошу милости, а для них, — он махнул рукой на дверь, за которой скрылись жена и дети.

Варвара Михайловна промолчала.

   — Виноват один я, — продолжал Меншиков твёрдо, — так пусть меня одного и казнят. Их-то за что?

Варвара Михайловна, подойдя к нему совсем близко, крепко обняла его и, прижавшись всем телом, заговорила, жарко дыша в самое ухо:

   — А я-то как же, дорогой ты мой Александр Данилыч, я-то как без тебя останусь?

Меншиков молча старался высвободиться из её крепких объятий.

   — Друг ты мой дорогой, Сашенька, для меня весь свет белый не мил без тебя. Мне бы только рядом с тобой, всё равно куда, хоть в Сибирь, хоть на каторгу, лишь бы с тобой!

   — Что ты, что ты, Варвара, — взволнованно прервал её Меншиков. — Ну будет, будет, успокойся.

   — Ведь люблю я тебя, дорогой ты мой, — не обращая внимания на слова Александра Даниловича, продолжала Варвара.

   — Знаю, всё знаю, — тихо проговорил он.

   — Знаешь?! — удивлённо воскликнула Варвара Михайловна, отстраняясь от него.

   — Конечно, знаю, не слепой же. Всё вижу и всё знаю.

После этих слов Александра Даниловича Варвара Михайловна отошла от него, провела рукой по лицу, будто стирая с него все те чувства, которые вдруг, помимо её воли, вырвались наружу. И словно не было между ними ничего, словно она не говорила ему только что те страстные слова, которые долгими одинокими ночами твердила сама себе.

Она спросила его по-деловому:

   — Когда надо?

   — Сейчас.

   — Есть у меня один надёжный человек.

   — Кто таков?

   — Фёдор Фурсов.

   — Фурсов? — удивлённо переспросил Меншиков. — Мой служитель, что по своей воле с нами отправился?

   — Он самый.

   — Хорошо ли знаешь его?

   — Человек надёжный, — твёрдо ответила Варвара Михайловна.

Прячась от караула, Александр Данилович обдумал и написал прошения с просьбой о смягчении их участи не только Голицыну, но и губернатору Москвы Ивану Фёдоровичу Ромодановскому, а также давнему своему знакомому, сенатору Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, которому Меншиков в своё время помог немало.

К утру все послания были написаны и запечатаны. Как только рассвело, Варвара Михайловна вышла из избы, где на ночлег остановилась вся семья опального вельможи, и направилась к небольшому строению, похожему на сарай, в котором ночевали люди Меншикова.

Фёдор только что проснулся и, потягиваясь, вышел на крыльцо. Увидев Варвару Михайловну, идущую к нему, он удивился и, спустившись с покосившегося низкого крыльца, пошёл ей навстречу.

   — Ты-то мне, Феденька, и нужен, — обрадовалась Варвара Михайловна.

   — Или случилось что с князем?

   — Нет, с ним, слава Богу, всё хорошо. Я к тебе сама дело имею.

   — Дело? — серьёзно спросил Фёдор.

   — Притом тайное, — значительным шёпотом ответила Варвара Михайловна.

Фёдор молчал, глядя себе под ноги. Выждав несколько минут, Варвара Михайловна сказала:

—Уж такое важное дело, что лишь тебе, Феденька, и доверить берусь.

Тот по-прежнему молчал. Варвара Михайловна продолжала:

   — Как сегодня поутру тронемся в путь, ты незаметно отстань да и скройся, когда лесочком вон тем проезжать будем. — Варвара Михайловна указала рукой на редкий берёзовый лесок, куда уходила дорога.

Фёдор всё ещё молчал, не зная, чего хочет от него Варвара Михайловна.

   — В лесочек-то зачем? — наконец произнёс он, вопросительно взглянув на собеседницу.

   — В лесочек-то? Да затем, чтобы скрыться, а потом и поехать.

   — Куда ж ехать-то? — спросил Фёдор.

   — В Москву поскачешь, — ответила Варвара Михайловна. — Да лошадь-то получше покорми перед дорогой: путь неблизкий, — добавила она строго.

   — В Москву-то зачем?

   — Письма тайные туда повезёшь.

   — Письма? Кому же?

   — Всё, всё тебе скажу. Ведь ты грамоту знаешь?

   — Ну знаю.

   — Нет, писать для тебя ничего не стану, так скажу, а ты запомни, кому какое письмо отдать. Исполнишь? — С последними словами Варвара Михайловна протянула Фёдору тяжёлый мешочек. — Это тебе на дорогу.

   — Исполню, чего не исполнить. Давайте, что ли, послания.

Отойдя подальше от дома и завернув за угол, туда, где их не могли видеть, Варвара Михайловна передала ему три пакета, растолковав, кому что передать.

Внимательно выслушав её, Фёдор осторожно взял пакеты, сделал пометки на каждом из них и спрятал пакеты за пазуху.

   — Ты уж постарайся, Феденька, сделай всё, как прошу, и я тебя не обижу как вернёшься — ещё денег дам.

   — Постараюсь, — коротко пообещал Фёдор.

Но напрасно ждали Александр Данилович и Варвара Михайловна возвращения своего гонца. Добравшись благополучно до Москвы, Фёдор Фурсов не рискнул обратиться с посланиями опальных ссыльных к столь важным особам, решив про себя, что «то немалое дело».

Едва Варвара Михайловна вернулась в избу, где находилось всё семейство князя, там появились капитан Пырский и прибывший накануне курьер.

Увидев Варвару Михайловну уже на ногах, капитан попросил её позвать всех в переднюю горницу, захватив с собой все ордена, что когда-то были даны не только Александру Даниловичу, но и детям его.

Однако Варваре Михайловне не пришлось будить ни самого князя, ни Дарью Михайловну, ни детей: Марию, Александру и младшего сына Александра. Узнав ещё вечером причину, по которой их догнал курьер, Александр Данилович велел принести небольшой красного дерева сундучок, куда сложил все оставшиеся у него после изъятия в Петербурге награды. Сверху он положил обручальное кольцо, полученное княжной Марией от государя при обручении.

Кладя в сундучок кольцо дочери, понял: надежды на милость нет. Для него всё было кончено. В полутёмной заезжей избе вспыхивали и переливались огнями драгоценные камни, украшавшие награды.

Пырский осторожно вынимал из сундучка каждую вещь, передавал её курьеру, который в свою очередь внимательно оглядывал её со всех сторон, клал рядом с сундучком на расстеленную на столе бархатную подстилку, покрывавшую до того вещи в сундучке, ещё раз тщательно осматривал каждую вещь — нет ли где изъятых камней, — затем аккуратно записывал всё в толстый журнал.

Александр Данилович отрешённо смотрел на всё происходящее, словно видел всё в неясном смутном сне, словно происходило это совсем не с ним, а он только случайно попал сюда, в эту заброшенную полутёмную избу, где лишь блеск драгоценных камней напоминал ему о прошлом. Только однажды сердце его забилось сильнее: когда Степан Мартынович извлёк из сундучка последнюю лежавшую там вещицу. Это был нагрудный знак, полученный Меншиковым в давние времена, когда они с государем Петром Алексеевичем, оба молодые, весёлые, задорные, плотничали на Саардамских верфях. Он даже шагнул было вперёд, даже протянул было руку к этой простой, без украшений, но очень дорогой для него вещи, но, увидев недобрый блеск в глазах капитана и строгий взор курьера, остался стоять на своём месте.

   — Что-то ваших орденов, Александр Данилович, недостаёт, — сказал вдруг курьер, сурово посмотрев на Меншикова.