А вот и второй такой же. Он не спрашивает, готова ли студия для его работы, поймут ли его скульптуры, а едет, чтобы посвятить свое творчество родному кишлаку.

Теперь Шербеку стало ясно, чем схожи Талибджан и Халмурад, такие разные по внешности и профессии.

— Смотрите, похоже, что-то случилось, — сказал Назаров Шербеку.

Они остановились на высоком берегу сая.

Перед ними как на ладони расстилались заснеженные берега, дома и дворы на том берегу, единственный деревянный мост, связывающий махаллы того и этого берегов. Из чайханы на том берегу вышла группа людей, к ним присоединились те, кто перешел с этого берега, из магазина и правления. Поговорив о чем-то, все быстро направились по главной улице кишлака. Издали доносились обрывки фраз, но понять, в чем дело, было невозможно. В этот момент мимо пронеслись два мальчугана. Шербек услышал, как один говорил другому: «Пчела зимой засыпает, а летом снова оживает. А почему замерзший человек не оживает?..»

Шербек позвал:

— Эй, ребята! Что случилось?

Мальчишки остановились.

— Этот, как его... бухгалтер! Замерз!

Шербек не понял. Хотел расспросить у ребят, но они были уже далеко.

Шербек вспомнил, что действительно сегодня утром в правлении он не застал Саидгази и очень удивился. Ни разу не видел, чтобы Саидгази опаздывал. Обычно он приходил ровно в восемь и сам отпирал дверь бухгалтерии. Шербек всегда поражался его аккуратности.

Когда они свернули в узкую улицу, где жил Саидгази, навстречу им попался Акрам. Лицо бледное, в глазах застыла тревога.

— Вот и Саидгази Саидвалиевича не стало, — выдохнул он.

— В голове никак не укладывается,— сказал Назаров. — Как это произошло?

— Причину так и не выяснил. Нашли в Красной пропасти. То ли он был пьян, то ли по дороге начался приступ и он лег... — Акрам пожал плечами. — Только вчера здоровались за руку!..

Вчера Саидгази видел не только Акрам, но и Шербек и Назаров. Но никто из них не почувствовал смятения, царившего в душе бухгалтера. Только Зубайра, посмотрев на лицо мужа, перепугалась. Обед так и застыл на столе. Убирая посуду, она пробурчала: «Дай бог, чтобы не умер от голода». Все последние дни муж был какой-то странный. Не успеет прийти с работы, как заберется на диван, подожмет ноги, сгорбится, выкатит стеклянные глаза и сидит.

Словно помешанный, разговаривает сам с собой.

Даже не поймешь, что бубнит.

Зубайра помыла посуду, слила в собачью чашку, вошла в комнату, а мужа нет. «Да чтобы сгореть дому того, кто выдумал бродить по ночам!» — выругалась она. А в это время Саидгази, стараясь держаться поближе к дувалам, направился в больницу.

Не встретив никого в приемной, он тихонько проскользнул в палату, где лежал Ходжабеков. Все тот же тусклый свет, белые стены, белая кровать, белая тумбочка. Саидгази плотно прикрыл за собой дверь и на минуту застыл у порога. Сердце его билось так, словно хотело выскочить из груди, в висках стучало, тело нервно тряслось. Он почувствовал, что из-под бинтов на него пристально смотрят глаза больного.

Хотел улыбнуться, но не смог. Левая щека непослушно задергалась. Отвернулся, чтобы тот не заметил, взял стул у двери, уселся между кроватями.

— Что-то вдруг захотелось увидеть вас, — выдавил, наконец, улыбку Саидгази. — Сколько вместе работали...

Ходжабеков заморгал, длинное тело его задвигалось на кровати.

— Недавно один ответственный товарищ из обкома при всех справлялся о вас. Сказал, чтобы передали привет, работа спешная, а то бы сам наведался.

Что работник обкома спрашивал о Ходжабекове — это правда. А остальное Саидгази придумал сам. Он хорошо знал, что Ходжабеков любит вспоминать людей, занимающих высокие посты, чтобы намекнуть при удобном случае на приятельские отношения с ними.

— Я обещал, что донесу привет до Туйчибек-ака... — По движению губ и появившемуся теплому огоньку в глазах Саидгази понял, что Ходжабекову нравятся его слова. — Когда товарищ из обкома спросил о вас, я так обрадовался! А ваши враги, которые слышали это, просто сгорали со злости. «Да, да, — подумал я про себя, — Туйчибек-ака заслуженный человек. Если вы не цените его, то есть люди наверху!» А мы с женой каждый день, укладываясь спать, вспоминаем вас. Зубайра говорит, что Туйчибек-ака бесценный, благородный человек и забыть его — все равно, что забыть бога. Я ей ответил: «Глупая, разве ты не знаешь, что мы побратались с Туйчибек-ака, он сказал, что я ему друг на всю жизнь».

Этими словами Саидгази хотел напомнить Ходжабекову о том, как два года назад, когда Ходжабеков выдавал замуж свою приемную дочь, Саидгази в подарок преподнес дорогое трюмо, сервант. Тогда действительно растроганный Ходжабеков сказал: «Никогда не забуду этого, Саидгази, и возвращу вдвойне, отныне ты мне друг на всю жизнь».

— ...Три-четыре дня назад наши недруги с темными мыслями начали ревизию. Хожу себе и в ус не дую: мол, делайте, что хотите, кто посмеет навешать что-нибудь на шею Туйчибек-ака...

— Ты что, пришел уговаривать меня? — холодно сказал Ходжабеков.

Саидгази захихикал.

— И в такой момент не перестаете шутить, Туйчибек-ака, дай бог вам здоровья!

— Один раз заманил в свой силок, а теперь не выйдет — глаза открылись. — Ходжабеков мотнул головой.

— Туйчибек-ака, соберитесь с мыслями, подумайте. Не губите себя.

— ...Погиб, а потом снова родился на свет. Остаток жизни хочу прожить чисто, честно...

— Туйчибек-ака, не будьте ребенком. Стойте крепко на прежних позициях. Говорите, что Шербек загубил план по животноводству, ударившись в свои опыты. Говорите, что были вынуждены на двести тысяч купить овец и поэтому удалось выполнить план. Сваливайте вину на Шербека. Пусть смеются ваши друзья и плачут враги...

Ходжабеков упрямо замотал головой.

— Туйчибек-ака, товарищ Ходжабеков! — Саидгази опустился на колени перед кроватью. — Вы покалеченный человек. Смотрите, чтобы труп ваш не захоронили в тюрьме. Делайте все разумно. Если вам себя не жалко, то пожалейте хоть меня. Вы знаете, я слабый.... — глаза Саидгази наполнились слезами, — семья, дети еще маленькие, нетрудоспособные. Старшему только исполнилось семнадцать, а младший сосет грудь. Что они будут делать, если меня засадят? Беззащитные мои, бойтесь их слез...

— Ты... Если бы думал о них, то ни себя, ни меня не тянул бы на преступление, — слабо прошептал Ходжабеков.

Он даже не повернул головы в сторону Саидгази, прилипшего к кровати, и продолжал лежать молча, уставившись в потолок.

— Только из-за детей встал на эту дорогу. Хотелось лучше одеть, накормить...

— Детей не трогай... Оставь, пусть растут честными, без твоего воспитания...

— Без отца, сиротами?

— Государство возьмет отцовство на себя. Не будет учить, как ты, воровству, махинациям.

— Не забывайтесь! — как змея, с шипением подскочил Саидгази. — Если я вор, то вы главарь шайки.

— Я... хочу... просить прощения, — сказал слабым голосом Ходжабеков, — дом, добро — все возвращу хозяину — колхозу. Скажу... весь в вашей власти, делайте, что хотите. А ты...

— Дом, добро! Ха, святоша! Пустой дом и развалины забора. Якутой за одну ночь вместе с новым муженьком подмела все и скрылась!

Заметив, что длинное лицо Ходжабекова еще больше вытянулось, а глаза в ямах застыли, хохотнул в душе: «Ну как, браток, самочувствие?»

— Якутой здорово провела вас! Таким мужьям-растяпам, как вы, так и надо. Зачем ей нянчиться с таким мужем — калекой, получеловеком, изгнанным с работы, ни к чему не пригодным? Вышла за такого, что на все руки мастак, здоровый, как жеребец.

Ходжабеков скрипел зубами, что-то говорил, ругался и стонал, знаками показывал, чтобы Саидгази уходил. Но тот кружил над ним, как коршун.

Собрав последние силы, поднял забинтованную голову, но не выдержал и упал. В глазах потемнело, изо рта пошла пена, он потерял сознание. Саидгази накрыл лицо Ходжабекова простыней и отскочил к двери.