— Моя Уринбуви, когда разойдется, не пожалеет и родного отца, — недовольно заметил Юлдаш.

— А ты, наверное, не знал, куда усадить председателя, приговаривая «раис-ака»? Ходжабеков не только пил твой кумыс, но и отнял у тебя зрение. Он все еще в горах?

— Кто знает, — неохотно ответил Юлдаш. — На днях, когда я гнал обратно табуны, он направлялся в сторону Куксая...

Юлдаш что-то слышал о распрях между Ходжабековым и Шербеком, но события в Аксае его не очень интересовали — ведь ему почти круглый год приходилось жить далеко от кишлака. «Хозяева ссорятся между собой, а мне-то какое дело! — думал он. — И хорошее и плохое — все, что есть в Ходжабекове, — все его». И по стародавней привычке, когда спускался в кишлак, всегда оставлял в доме председателя бурдюк кумыса: как не уважить начальство!

Теперь ходят слухи, что Ходжабекова освободят от работы, а вместо него будет Шербек. Ему, Юлдашу, все равно. В народе так говорят: если хороший председатель, то будет есть свой хлеб, если нет — будет есть свою собственную голову.

Все равно лучше председателя Назарова, что был до войны, трудно найти. Уж на что хороший был человек, но и тот провинился в чем-то...

Когда Шербек собрался уезжать с Каракуша, он обратился к Юлдашу, как бы советуясь:

— Видимо, нам все-таки придется стричь помесных ягнят. Шерсть у них густая, длинная, им будет жарко. К тому же вот-вот созреет репей, будет прилипать к шерсти и испортит ее. Поэтому завтра же начнем стрижку. Первой будет отара Суванджана. Что вы скажете на это?

— Правильно решил.

— А что, если ваши табунщики помогут нам в этом деле, чтобы закончить побыстрее? Мы соберем всех чабанов, а вы приведете табунщиков.

— Да, конечно... но Юнус и внук... Как же я брошу больных?

— Эх ты, плакса! — вступил в разговор Туламат. — Нигора-то остается, и Уринбуви здесь. А присмотреть за табуном может сын соседа, что еще тебе надо?

— Да ладно уж, присмотрим сами! — бросила Уринбуви, укоризненно взглянув на Юлдаша.

Юлдашу не оставалось ничего другого, как согласиться.

Нигора, стоявшая у входа в палатку, в последний раз прощально махнула рукой Шербеку. Этот жест показался ей символическим. Она прощалась не только с ним, но и с той затаенной целью, которая привела ее сюда. Ведь если признаться себе самой, то, отправляясь в горы, она думала больше всего о том, чтобы побыть с Шербеком. А вот этот хурджин, который лежит сейчас у ее ног, наполненный различными капканами и мышьяком, взяла больше для отвода глаз.

Но теперь, после осмотра сына Юлдаша, она поняла, что нужно немедленно заняться ловлей грызунов. Дело в том, что в нынешнем году в горах одновременно заболели бруцеллезом табунщик и три чабана. Может быть, они поели мясо одного барана или пили молоко одной коровы, болевших бруцеллезом? Но этого быть не могло, потому что жили они далеко друг от друга. Тогда Нигора сделала предположение, что пищу заразили грызуны. Чтобы подтвердить это, нужно их изловить и исследовать. Да, сегодня же она начнет с этого стойбища: расставит везде капканы и попросит Юлдаша, чтобы застрелил одного сурка.

Шербек и Туламат, оставив в стороне вершину Каракуш, вступили на тропинку, извивающуюся между скалами, похожими на кривые зубы пилы. Это опасное место чабаны называют «Одамхор» — «Людоед». В давние времена, как гласит предание, объединились люди и сбросили в пропасть людоедов, которые не давали им покоя. А людоеды, пытаясь выбраться из пропасти, скребли когтями и вылизывали языками горы, превратив их в острые, зубчатые скалы.

Шербек невольно подумал: «Когда проезжаешь такие страшные места, начинаешь понимать, почему в горах так много священных могил, которым поклоняются чабаны. Ведь жизнь чабанов и табунщиков в горах постоянно подвергается опасности, и люди ищут опору для души, защиту от грозных сил природы».

Наконец Одамхор остался позади. Пошли невысокие плоские горы, покрытые густой влажной зеленой травой. Копыта лошадей чавкают, шлепая о мокрую землю. На теневой стороне гор лежит снег. Там, где он подтаял, — ковер из фиалок. Там, где сбежала снежная вода, — желтые, как наперсток, тюльпаны.

Вдруг раздался резкий, пронзительный свист. Конь Шербека от испуга присел. Туламат натянул поводья, сорвал с плеча ружье и обшарил взглядом горы. И снова в нескольких местах сразу раздался свист. Туламат спрыгнул с лошади, опустился на колено и стал во что-то целиться. Может, вы подумаете, что Шербека и Туламата окружили разбойники? Нет, это свистели сурки. Они похожи на сусликов, но величиной с зайца, и питаются, как зайцы, зеленью. Один из зверьков, как часовой, дежурит. Он-то и поднял тревогу, завидев всадников.

— Скрылись, паршивцы, — поднимаясь с колена, с сожалением сказал Туламат.

— Не могли уж подождать, пока выстрелите, — пошутил Шербек.

Когда выехали на залитый солнцем склон горы, среди просторного зеленого ущелья увидели отару. Овцы и ягнята белоснежные, будто на подбор. Человеку, глядящему сверху, они кажутся белыми гранеными камнями на зеленом ковре. Вдруг послышалась грустная, заунывная мелодия. Где они ее слышали?

Э-э, да это же Кузыбай! Это его голос! Перед глазами Шербека предстала картина вчерашней свадьбы, пир вокруг костра, худощавая, стройная фигура и большие скорбные глаза молодого певца.

Унылая, горькая мелодия словно поднималась вместе с туманом из ущелья и преследовала их:

— «Передайте поклон возлюбленной моей», — прошептал Шербек. Перед его глазами, всплыла палатка на склоне горы Каракуш и Нигора с поднятой для прощального приветствия рукой.

А из ущелья все доносилось:

Колхозный шофер Джалил даже не повернул головы к дояркам, выбежавшим на шум подъехавшей машины. Он с грохотом сбросил пустые бидоны на землю, нырнул в кабину, и машина, заурчав, укатила. Женщины, привыкшие видеть Джалила всегда веселым и разговорчивым, глядя друг на друга, недоуменно пожимали плечами: «Что это он, с левой ноги встал, что ли?»

Нет, с утра у Джалила было превосходное настроение, потому что он собирался ехать на свадьбу своего друга Суванджана. Но когда он пришел к механику отпроситься на пару дней, тот не разрешил: нет замены.

И сейчас, по дороге, вспомнив разговор с механиком, Джалил еще больше насупился. «Сел бы вместо меня за баранку, ничего бы не случилось!» — подумал он.

Однако, несмотря на плохое настроение, Джалил все же не забыл о своей машине: разве можно на такой грязной развалине появиться в кишлаке! И он повернул к речке.

После вчерашнего ливня погода прояснилась, но Аксай все еще был разбухший. Обливая машину из помятого ведра, Джалил вдруг заметил, что невдалеке, в низине, где вода залила берег, неподвижно стоит оседланный белый жеребец. Сердце Джалила екнуло, будто что-то предчувствуя. Он сел за руль и направился прямо к жеребцу. Несмотря на приближение машины, тот стоял как вкопанный, угрюмо опустив голову. Не шевельнулся, даже когда Джалил медленно подошел и ухватил поводья. Ему показалось, что их кто-то держит. Глянул вниз — в зарослях мяты по пояс в воде лежит человек. Джалил, никогда не видевший покойников, от испуга заорал во все горло. Старик, возвращавшийся с базара, заслышав крик, подъехал к Джалилу на своем ослике.

Старик сразу узнал белого жеребца.

— Да это же конь Ходжабекова!

Теперь и Джалил вспомнил, что не раз видел Ходжабекова на этом коне.

Старик сполз с ослика, подошел к покойнику и перевернул его лицом кверху. «Да, это Ходжабеков», — подтвердил он, хотя лицо покойника было разбитое и распухшее до неузнаваемости.