— Садись же! Он желает нам приятного аппетита…
Крупная черная муха бродила по потолку. Возможно, она решилась пересечь его из конца в конец, но, не располагая компасом и картой, то и дело сбивалась с пути, петляя и возвращаясь на исходный рубеж. И все же путешествие пешком, по-видимому, доставляло ей удовольствие. Останавливаясь, она счастливо потирала лапки. Жизнь была чудесна, просторы манили и радовали. И разве не подвиг — отказаться от крыльев, как некогда Икар отказался от ног? Самоотречение, даже самое бессмысленное, всегда подвиг!..
Лежа на кушетках, они лениво следили за успехами насекомого. Длилось это уже добрых полчаса, и Генри чувствовал, что потихоньку начинает ненавидеть муху. Она отвлекала от мыслей — и без того бледных и скучных.
— Всех понимаю — жуков, червей, пауков, — забормотал Барнер. — Даже комаров! Они-то знают, на что идут и чем могут заплатить. Но только не мух! Безмозглые создания! Мелькают, снуют — и все без смысла.
— А какой смысл у комара?
— Ну, не скажи! Комар сполна платит за чужую кровь. Все-таки собственная жизнь — не шутка! Он рискует — и одним этим заслуживает уважения. А вот мухи… — Барнер привстал, держа в руках полотенце. — Их и убивать-то противно.
Он взмахнул импровизированным орудием. Муха исчезла. Поглядев на Генри, журналист невесело рассмеялся.
— Честно говоря, ненавижу режиссеров, помешанных на натурализме. Лазейка для бездарей с претензиями.
— Это ты к чему?
— Да просто так. Отчего-то вспомнилось. Представь: таких же мух или тараканов кто-нибудь медленно давит пальцем. А то еще хуже — рубят головы петухам или стреляют из ружей по собакам. Никогда не видел подобных киношедевров?
Генри покачал головой.
— Счастливец! — Барнер снова улегся на кушетку. — А я вот насмотрелся. Так сказать, чреватое любопытство. Хотел понять, для чего это делается.
— И понял?
— Нет, но понял другое. Смерть животных и насекомых — это авангард и экзотика. Сам же человек — давно за рамками натурализма. То есть, к сковыриванию прыщей и испражнению на экране нам, вероятно, еще предстоит попривыкнуть, но убийство мы давно прошли. Настолько давно, что иного кинотворчества у нас практически не осталось. Смерть гуманоидов — это норма, обязательный атрибут любого сериала. Остренький пустячок, как приправа к салату. — Барнер печально усмехнулся. — А помнишь, был такой фильм «Тарзан»? Пожалуй, взглянуть на него сегодняшним зрением ужаснешься. Сколько животных там поубивали, жуть!
— Нравы были иные.
— Верно. Тогда это никого не шокировало. — Барнер язвительно провозгласил: — Эволюция, мой друг! От животного к человеку!
Генри озабоченно потер виски.
— А может быть, все к лучшему? Как ни крути, мы отходим от привычного эгоцентризма, если начинаем жалеть бегемотов и обезьян.
— Чушь! Никого мы не начинаем жалеть. Просто окончательно перестали уважать самих себя, сопоставили наконец животный мир и человека, сделав вывод, что звери невинны и потому достойны некоторого сочувствия, а вот человек — тот тысячу раз заслуживает наказания! Он может даже еще не родиться, но он уже обречен на зло, которое ему суждено вершить. Мы обременены разумом, и по одной этой причине наше место на скамье подсудимых. Только осмысленное зло является злом. Львы, волки и тигры грызутся, мы же смакуем! Слышишь, Генри, сма-ку-ем! Процесс смакования мы довели до невероятных форм. Умнейшие представители рода человеческого без устали предостерегают нас, а мы даже их не слышим! Сам Господь Бог бессилен! Одну за другой ниспослал на землю три религии — и что толку? Мы прем и прем вперед, как обезумевшее стадо. Да и вперед ли? — Барнер в раздражении махнул рукой.
— Прекрасная речь, — похвалил Генри. — Ты в самом деле так думаешь?
— Не знаю. Можешь считать это экспромтом, произнесенным в запальчивости.
— Ну, а что ты думаешь насчет косяка?
— А что я могу думать? — Барнер живо перевернулся на бок и подпер щеку ладонью. — Ты о нем должен знать больше. Как-никак дважды сталкивался лоб в лоб. Я же маленький человек и даже не способен совершить такого пустяка, как поднять бунт на флагмане и вздернуть Тореса на рее. Да и почему, черт возьми, нашим рыбкам самим не позаботиться о себе? Если они действительно представляют собой разум, отчего не сообразят, что к чему? В конце концов, стоит им рассыпаться в стороны, и Торес окажется с носом. Ищи-свищи ветра в поле!
— Но это будет равносильно самоубийству. Сами по себе рыбы не располагают разумом. Их сила в единстве.
— Тогда почему бы им не наказать Тореса? Могли же они сделать это с Кидом! А касатки, а вертолеты? Не идеализируй их, Генри. Они уже знакомы с основами самозащиты, и я совершенно не понимаю нынешнего их бездействия.
— Мы не понимаем еще многого. Вспомни, того же Кида они выпустили, как только он по-настоящему испугался.
— Рыбы-телепаты, — Барнер хмыкнул. — Стало быть, они все-таки в состоянии понимать нас? Но отчего бы им не установить с людьми более тесный контакт? За ними следят сотни глаз, и целая армия операторов была бы счастлива зафиксировать хоть что-нибудь, отдаленно напоминающее разумный отклик.
— Ты подходишь к этому явлению с точки зрения человеческих мерок.
— Наверное, но иных у меня нет.
— Возможно, ты прав, но не забывай, у эскадры иная задача. Сомневаюсь, что Тореса вообще интересуют успешные контакты. А кроме того, я далеко не уверен, что мы поймем рыбью логику. Слишком уж мало общего. Они лишены языка и плохо видят, зато прекрасно ощущают электромагнитные поля. Нашим мыслям будет непросто соприкоснуться. Возможно, состояние ужаса и предчувствие надвигающейся опасности — то немногое, что нас роднит. Пример с Кидом — лишнее тому подтверждение.
Журналист внимательно вгляделся в лицо Генри.
— Может быть, я ошибаюсь, но то, о чем ты не договаривал раньше, все еще остается в силе, — Барнер помолчал. — Вероятно, ты даже в состоянии сформулировать ЭТО. Или я по-прежнему не прав?
Закрыв глаза, Генри прислушался к себе. Медленно покачал головой.
— Я до сих пор не знаю, что ЭТО. Иногда мне кажется, что я чувствую их… На расстоянии. И чаще всего это похоже на тревожное ожидание. Я даже словно вижу наши корабли со стороны, но это так зыбко и мимолетно… Скорее ты будешь прав, если не поверишь мне вовсе. Я и сам склонен списывать все на разгулявшееся воображение. Ни одного ясного и убедительного доказательства.
Барнер пошарил по карманам и достал сигареты.
— Если бы я не беседовал вчера с Кидом, я знал бы, что посоветовать тебе. Но вся беда в том, что и Кид ощутил НЕЧТО. Его рассказ и есть то самое недостающее доказательство. Разумны они или неразумны, но они способны на многое.
Поднявшись, журналист приблизился к двери и требовательно постучал. Обернувшись к Генри, пояснил:
— Даже в худших из тюрем узникам положены прогулки на свежем воздухе. Надеюсь, ты присоединишься ко мне?
Генри было плохо. Он стоял, перегнувшись через планшир, и часто дышал. Волна за волной судороги пробегали по телу, и где-то в затылке разгорался болезненный огонь. А прелюдия была такова. Торес действительно сменил тактику. От ожидания он перешел к действиям. Операция по отлову косяка началась еще на рассвете, и, потеснившись, крейсера уступили место траулерам. Тогда-то рыбы и оборвали один из тралов. Это было что-то вроде живого тарана, пробившего ячеистую паутину. Лебедки с системой блоков на рыболовном судне мгновенно вышли из строя. Операцию приостановили. Подводный противник впервые продемонстрировал силу, и сила эта внушала серьезные опасения. Катер, спущенный с поврежденного траулера, не сумел сдвинуться с места, а едва двигатель заглушили, как люди ощутили могучий рывок, и несчастная посудина чудом не затонула, отброшенная назад, к траулеру. Именно после этого инцидента Торес и пустил в ход глубинные бомбы. «Лоботомия» была произведена по всем правилам хирургии, и, соорудив что-то вроде гигантского кармана, рыболовецкие суда повели меньший из косяков к берегу. Решено было идти полным ходом в Лоди, на военно-морскую базу. Окруженные железным кольцом боевых кораблей, траулеры тянули за собой отяжелевшие сети. Позволить «разрубленному» косяку воссоединиться не входило в планы командующего. Несмотря на поздний час, свободная от вахты команда не покидала палубы. Дневные события взбудоражили людей. Никто не хотел спать, и главным развлечением вечера стала рыбная ловля. Наживкой не пользовались. Вода кипела от рыбьих тел, и все, что требовалось от разохотившихся моряков, это удачно подсечь дрожащую леску. В то самое время, когда их выпустили на прогулку, у Генри и случился первый приступ. Один из рыбаков, вытащив из воды тридцатисантиметровую сельдь, небрежно швырнул ее на палубу.