— А ты? Сам ты как вписался?

— Над этим я размышлял тяжело и долго. Что же я, в конце концов, привнес? Может, я попросту тот, кто изобрел план? Я предложил идею, все согласились. Выходит, я — движущая сила всего дела. Кажется, подходит — но потом я задумался о Керенском. Как он вписался в сериал?

— Он регулярно получает взбучку, чтобы показать: главные герои тоже уязвимы.

— Правильно.

— Но ты же не Керенский. У нас уже есть Керенский. И это Керенский.

— Я говорю не про передряги Керенского, а про то, что он не умирает.

— Не понимаю.

— Джимми, сколько раз я чудом выжил с тех пор, как попал на «Интрепид»? По моим подсчетам, как минимум трижды. В первый раз у поселения в системе Эскридж, где погибли Кассавэй и Мбеке. Второй раз в комнате для допросов на «Нанте» с Финном и капитаном Абернати. И наконец, на шестой палубе, когда мы с Хестером вернулись на корабль. Трижды я должен был умереть — без всяких околичностей. Трижды — несомненная, верная смерть. Но я не умер. Меня страшно калечило, но я выживал. Подумав над этим, я понял: попросту я — главный герой этой истории.

— Но ты же обыкновенный статист! Как все мы. Дженкинс это говорил. Полсон это говорил. Даже актер, который тебя играет, это говорил.

— Я второстепенный в нашем сериале. Но главный в другом.

— В каком же?

— Джимми, как раз это я и хочу услышать от тебя.

— Что? Ты о чем?

— Как я уже говорил, ты не вписываешься. Все остальные оказались незаменимыми для нашей истории. Ты — нет. Ты просто был рядом с нами, не более. У тебя интересная биография — но она никак не сыграла во всем, нами пережитом. Ты делал кое-что полезное: изучал данные о сериале, говорил о людях, иногда напоминал сделать то и се. То есть участвовал ровно настолько, чтобы не показаться манекеном. И чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю: ты участвуешь вовсе не так, как остальные.

— Энди, это жизнь. Запутанная, нелогичная. Все мы участвуем не так, как остальные.

— Нет. Мы — участвуем. Все участвуют, кроме тебя. И единственный способ вписать тебя — предположить, что главное, ради чего ты здесь присутствуешь, еще не сделано. Но что тебе еще осталось сделать? Единственное разумное объяснение твоей роли — допустить, что здесь происходит что-то другое. Например, мы считаем себя настоящими людьми, которые вдруг обнаруживают, что они статисты в телешоу. Но я знаю: это не объясняет моего существования. Я уже несколько раз должен был умереть, но не умер. Так, Керенский либо другие главные герои сериала должны умирать — но не умирают, потому что Вселенная играет с ними по особым правилам. И со мной она играет по особым правилам. Я — ее любимчик.

— Может, тебе просто везет?

— Джимми, такого везения не существует. Я подумал хорошенько и надумал вот что: никакого телешоу нет. То есть настоящего телешоу. Чарльз Полсон, Марк Кори, Брайан Абнетт и прочие — такие же выдумки, как и мы сами. Капитан Абернати, главный медик Хартнелл, главный инженер Вест — всего лишь актеры второго плана. А мы с Майей, Финном и Джаспером — ведущие игроки. И я думаю, что ты, в конце концов, существуешь ради одного.

— Энди, ради чего же?

— Ради того, чтобы сказать мне: ты прав.

— Мои родители слегка удивились бы твоему выводу, — заметил Хэнсон.

— Мои бы не удивились ничему. Но речь сейчас не о родителях.

— Энди, мы знакомы несколько лет. Думаю, ты знаешь, кто я.

— Джимми, пожалуйста, ответь мне: я прав?

С минуту Хэнсон сидел молча.

— Не думаю, что ты станешь счастливее, если убедишься в своей правоте, — выговорил он наконец.

— Я не хочу стать счастливее. Я хочу знать.

— Если узнаешь — что с того? Какая тебе выгода? Разве не лучше верить, что ты чего-то добился сам? Что получил заслуженный счастливый конец? Зачем тебе домогаться ответа?

— Потому что мне нужно знать. Всегда было нужно знать.

— Потому что уж такой ты. Искатель истины, борец духа.

— Да.

— Тот, кто желает знать, он сам по себе такой, либо его попросту таким придумали.

— Да.

— Тот, кто желает знать, сам ли он творец своей…

— Только не надо острить насчет творцов судьбы и кузнецов счастья, — прервал его Даль.

— Извини, — сказал Хэнсон, улыбнувшись.

Он встал, отодвинув кресло.

— Энди, ты мой друг. Ты в это веришь?

— Да, верю.

— Тогда, наверное, ты поверишь и в то, что история наша — независимо от того, статист ты в ней или главный герой, — подходит к концу. А когда она закончится, свое будущее ты определишь сам. Только ты, и никто, кроме тебя. И случится это вдали от глаз какой-либо аудитории, независимо от писателей и сценаристов. Ты получишь полное право распоряжаться собой.

— Это если я буду существовать после того, как меня прекратят выписывать.

— Сомнения тут есть. Но если позволишь предположить, я предположу: твой создатель наверняка захочет пожелать тебе долгой счастливой жизни.

— Это всего лишь предположение.

— Думаю, это немного больше, чем просто предположение. Но я все-таки скажу, как ты и хотел: ты прав.

— В чем же?

— В том, что сейчас я наконец исполнил свое предназначение в твоей истории. И после этого я должен сделать кое-что для своей. А именно отправиться на свой пост и заняться работой. Увидимся за ужином?

— Ну да, — ответил Даль, усмехнувшись. — Если доживем.

— Отлично! До встречи.

И с этими словами Хэнсон ушел.

Даль просидел за столом еще несколько минут, думая про все случившееся и про сказанное Хэнсоном. Затем встал и пошел на свой пост на мостике. Придуманный ты или нет, на звездолете, в телесериале или совсем в другом месте, работа есть работа, и есть друзья, и люди, с которыми ты рядом, и есть «Интрепид».

Даль делал свою работу и жил еще полгода — пока из-за отказа систем «Интрепид» не врезался в небольшой астероид и не превратился мгновенно в пар вместе со всей командой.

Впрочем, я просто дурю вам голову.

Они все жили долго и счастливо.

Честно.

Здравствуй, Интернет.

Нормально такое все равно не начнешь, потому сразу возьму быка за рога.

В общем, я — сценарист телесериала, идущего по одному из центральных каналов. Только что выяснилось: люди, которых я придумывал (и убивал в среднем по одному за серию), на самом деле существуют. Теперь у меня кризис. Я не могу писать. И я не знаю, как выбраться. Если не выберусь вскоре, меня уволят. Помогите!

Последние двадцать минут я провел, глядя на вышеприведенный абзац и ощущая себя последним ослом. Если позволите, я объясню чуть подробнее.

По поводу «здравствуй, Интернет»: видели вы карикатуру из «Нью-йоркера», где один пес беседует с другим по компьютеру? Псина пишет, мол, в Интернете никто не знает, что ты — пес. Ну так здесь то же самое.

Нет, я не пес. Но предпочитаю анонимность. Почему? Мать честная, вы гляньте, что я тут понаписал. Вдумайтесь. Такое на людях не скажешь вслух. А вот в Интернете, да еще анонимно — почему нет?

По поводу «я — сценарист телесериала»: я и в самом деле сценарист. Я несколько лет работал над сериалом, успешным в достаточной мере, чтобы продолжаться несколько лет. Не хочу вдаваться в детали. Помните: я же пытаюсь сохранить анонимность, чтобы справиться с кризисом и продолжить работу. Достаточно сказать, что «Эмми» я вряд ли получу, но все-таки мой сериал вы, дорогой обитатель Интернета, скорее всего, будете смотреть с удовольствием. В реале у меня есть на imdb.com своя страничка, причем довольно объемистая. Так вот.

По поводу «выяснилось: люди, которых я придумывал, на самом деле существуют»: да, я понимаю. Я ПОНИМАЮ, КАК ЭТО ЗВУЧИТ! Разве я не писал «мать честная» двумя абзацами раньше? Думаете, я не представляю, насколько это безумно и похоже на бред укурка? Так вот, я представляю. Еще как. Если б я не считал это совершеннейшей шизой, то написал бы в личном блоге (если б он у меня был, конечно, — я работаю на еженедельном сериале, и откуда, скажите на милость, взяться времени). Возможно, если б он был, и время тоже, я уж расписался бы а-ля Уитли Стрибер. Но я такого не хочу. Это же особый стиль жизни. Свихнуться, стучать среди ночи на планшете ради орды двинутых гиков. Я не хочу, честное слово. Я всего лишь мечтаю вернуться к своей писанине.