Скорее всего, поэтому и случилось так, что когда Аниска вошла в свою деревню — ей пришлось и удивиться и обрадоваться: Светлана встретила её с улыбкой.

— Совсем пришла, да? Вот и хорошо! Теперь пойдём за малиной — помнишь, ты меня в какое-то местечко отвести собиралась?

Есть в лесу потаённый уголок. Туда ведёт только узенькая, полузаросшая тропочка, да и ту мало кто знает.

Идти туда надо сумрачным ельником, пробираться сквозь заросли можжевеловых кустов, прокладывать путь среди густых спесивых папоротников. Светлана шла следом за Аниской, поторапливаясь, чтобы не отстать, и в то же время робко поглядывала кругом. Ей казалось, что лес становится всё угрюмей, какие-то сухие ёлки — снизу совсем нет ни веток, ни зелени, только лохматая макушка темнеет где-то наверху. И так они густо растут, что и неба не видно.

Иногда путь преграждала валежина — рыжая, суковатая, с торчащими корнями… А то возвышался на пути огромный муравейник. Светлана обегала далеко стороной, потому что боялась муравьев, и тогда Аниска ждала её.

— Ой, этому лесу конца нет! — крикнула Светлана, уморившись. — Ты заблудилась, наверно!

— Лесу конца нет, — ответила Аниска, — а нашей дороге конец есть. Видишь — светлеет?

Лес расступился как-то внезапно и встал по сторонам со своим сумраком, холодком и сырыми травами. Щедрое солнце заливало вырубку, полную пней и малиновых зарослей. Малинник пышно заполнил поляну, и даже издали было видно, что тонкие белёсые ветки гнутся от красных ягод. Светлана захлопала в ладоши:

— Ой, сколько! Ой, я с ума сойду!

Девочки приподнимали ветки, прозрачные алые ягоды сами ложились в руку. А тёмные, перезрелые — не успеешь подхватить, только дотронешься, а уж они падают вниз, в спутанную траву. Очень скоро кринки стали полны, а на языке появилась оскомина. Но сладкие ягоды манили и не отпускали и не давали уйти…

Всё шло хорошо и весело до той минуты, когда из малинника выпорхнула птичка-славочка. Светлана даже вздрогнула — чуть не из-под руки порскнула эта птичка.

— Тут, значит, гнёздышко есть, — сказала Аниска, — отойди.

— Почему же — отойди? — возразила Светлана. — Я хочу посмотреть!

— Отойди, не надо. Эти птички очень пугливые…

— А я хочу!

— Ну ведь она может совсем гнёздышко бросить! Знаешь, эта птичка какая? Потрогаешь гнёздышко рукой, а она уж и не сядет. А вдруг там детки? Останутся без матери. Нет, нельзя.

— А я посмотрю!

Аниска встала между кустом и Светланой.

— А! Не даёшь? Не буду с тобой водиться! И даже разговаривать не буду. Покажи мне дорогу, я домой пойду!

— И я пойду…

— Нет! Я одна пойду!

У Аниски потемнело лицо. Вдруг душной и тесной показалась вырубка и стало непонятным — для чего здесь родилось столько малины, если её и собирать некому?…

Аниска вывела Светлану на тропочку. Светлана шла, вздёрнув испачканные малиной губы. Аниске было невесело. Ну что ж — значит, дружбе опять конец. Очень хотелось заплакать, но Аниска крепилась, и светлые глаза её блестели от удержанных слёз. Ну пусть Светлана не разговаривает с ней, пусть не водится. Всё равно Аниска больше не знает, что ещё для неё сделать.

Обратный путь показался ещё длиннее. Светлана скоро начала уставать. Она останавливалась, пристраивала кринку где-нибудь возле пёнышка, обмахивалась вышитым фартуком, вытирала пот со лба. А потом снова со вздохом брала кринку и молча шла дальше.

Там, где тропочка через овраг пошла в гору, Аниска нерешительно предложила:

— Давай, я твою малину понесу?

Светлана, не глядя, протянула ей кринку, и Аниска сразу повеселела.

Прошли болотце, и сухую валежину, и рыжий муравейник… Сквозь деревья замелькало светло-жёлтое поле.

— А хочешь, я тебе свою малину отдам? — сказала Аниска. — Мне ничуть не жалко. Ничуть даже!

Светлана потрясла косичками:

— Нет, спасибо.

Хоть и скупо она разговаривала, но всё же Аниска заметила, что голос её стал помягче и синенькие глазки глядят приветливей.

У околицы Светлана повернулась к ней:

— Ну, теперь давай. Сама донесу.

Аниска отдала кринку. Вот сейчас уйдёт её капризная подружка, как тогда с ней помириться?

— А хочешь, я тебе яблоков из сада принесу?

Светлана с усмешкой покосилась на неё:

— Утащишь?

— Нет. Не утащу. У сторожа выпрошу. Возьмёшь?

— Не возьму. Это нищие выпрашивают.

Несколько шагов прошли молча.

— А если я ронжу поймаю, — вдруг сказала Аниска, — возьмёшь?

Светлана фыркнула:

— Так и поймала!

— А если поймаю?

— Ну поймай.

— А возьмёшь?

— Возьму.

— Ну так я поймаю. Поймаю, вот увидишь. Пойду и поймаю!

В эти дни в своих скитаниях по лесу Аниска увидела, что многое в лесу изменилось. На полянках уже не было ягод. Облетели малиновые цветы иван-чая. И злое деревце — волчье лыко — украсилось яркими, алыми ягодами. Если попробуешь такую ягоду — на языке вздуется пузырь. А если съешь этих ягод побольше — то замучаешься и умрёшь. Среди вершин ещё порхали птицы, но песен уже совсем не было слышно. И Аниска с неясной тревогой и печалью поняла, что лето проходит…

Но где же эта краснокрылая ронжа вьёт своё гнездо? Там, где глухо и сыро и подальше от людей, — вот где она вьёт гнездо и выводит деток.

Аниска ходила по лесу каждый день. С утра работала с девочками в поле — подтаскивала снопы, подгребала солому… А когда кончали работу и девочки бежали на речку — Аниска молча замедляла шаг и поворачивалась к лесу.

Как-то раз Танюшка пристала к ней:

— Чего ты всё ходишь туда, ну скажи? Ну чего ты всё одна ходишь?

Аниска упёрлась взглядом в землю:

— Хожу — значит, надо.

— Да чего тебе там надо? Клад, что ли, ищешь?

Аниска повторила упрямо:

— Надо мне. Надо. И не лезь.

— Ну ищи, ищи, — засмеялась Танюшка. — Может, найдёшь сундук с золотом!

— Она мне ронжу ловит! — объяснила Светлана девочкам.

Те посмеялись, и больше никто не приставал к Аниске.

Только Светлана иногда спрашивала с усмешкой:

— Ну, что же? Всё ещё не поймала ронжу? А я жду!

И при этом незаметно подмаргивала девочкам.

Так проходили дни. Начало осени уже возвещало о себе тонкими радужными паутинками, которые медленно проплывали над полями.

Аниска становилась всё угрюмее. Она обошла лес и рощу, заглянула во все овраги, и ближние и дальние, лазила в чащобу молодого ельника, вязла в болоте… Каждый вечер она, не дождавшись ужина, засыпала от усталости. Лиза жаловалась на неё, сонную. Мать грозилась по утрам, что если Аниска опять после работы убежит в лес, то она не даст ей обеда… Аниска всё терпела, и всё напрасно. Ронжи не было.

В сырой пасмурный день, когда можно было поспать подольше, Аниску разбудила одна острая мысль:

«А Лощины! Дальние Лощины — что же я туда-то не сходила?! Там глухо и сыро и от людей далеко!»

Аниска бесшумно соскользнула с кровати.

Лиза, уверенная, что уж сегодня-то ей ни в коем случае не придётся сидеть с Николькой, сладко спала, приоткрыв рот.

Улучив минутку, когда мать вышла в сени, Аниска вылезла в окно и скрылась.

Ольховые кусты под росой сверкали, будто отделанные серебром. Острые горьковатые запахи стояли в прохладной чаще. Иногда на пути попадалась осинка, тронутая красной краской. И тогда Аниске хотелось остановиться и смотреть на неё неизвестно сколько времени…

Аниска долго шла по лесной дороге. Потом дорога пропала в сырых овражках, в густом папоротнике. Вот и Лощины — глухое место. Высокие старые ёлки верхушками глядели в небо. А внизу под ёлками было тихо и сумрачно.

Аниска вышла на полянку, заросшую жёстким голубым цикорием, похожую на голубой прудок, затаившийся в лесу. Она присела на сухую валежину и упёрлась лбом в свои шершавые ладони. Где-то высоко над головой лепетала осина, пинькали синицы… Аниска вдруг почувствовала, что она очень устала.