— Я рад слышать это, фрейлен Циммер. Благодарю вас.

— О, не благодарите меня. Всего вам хорошего.

Повесив трубку, она вздохнула и грустно покачала головой.

Менгеле тоже повесил, трубку и, взяв свою легкую коричневую полотняную сумку, пристроился к одной из очередей, что тянулись к билетной стойке компании «Пан-Ам». Теперь его шатеновые волосы были зачесаны на одну сторону, у него были густые каштановые усы и под пиджаком — высокий свитер, закрывавший горло. Во всяком случае, теперь его облик не должен был привлекать внимания.

Как гласил его парагвайский паспорт, теперь он был Рамоном Ашхеймом-н-Негрнн, comerciante еп antiguedadas, маклером по антиквариату, что объясняло, почему у него с собой в сумке был пистолет, девятимиллиметровый «Браунинг-Автоматик». У него с собой было разрешение на него, а также водительские права и полный набор документов, подтверждающих его положение в обществе и в деловом мире, а страницы паспорта были сплошь заполнены визами. Сеньору Ашхейму-и-Негри-ну придется много путешествовать по миру с целью закупки антикварных вещей: Штаты, Канада, Англия, Голландия, Норвегия, Швеция, Дания, Германия и Австрия. У него был с собой солидный запас денег (и драгоценных камней). И визы, и паспорт появились на свет в декабре, но не вызывали сомнений.

Он купил билет на первый же рейс в Нью-Йорк, отлетающий в 7.45, после которого он успеет пересесть на рейс местных линий, и прибудет в Вашингтон в 10.45 следующего утра.

Времени у него будет более, чем достаточно, чтобы расположиться в отеле «Бенджамин Франклин».

Профессор биологии, которого звали Нюренбергер, и кто, несмотря на могучую каштановую бороду и очки в золотой оправе, выглядел не старше тридцати двух или тридцати трех лет, откинулся на спинку стула и загнул мизинец.

— Полное сходство, — сказал он и загнул следующий палец. — Сходство интересов и занятий, может быть, даже в большей степени, чем вы подозреваете. — Он загнул третий палец. — Воспитание в сходных семьях: вот в этом-то и кроется секрет. Сопоставьте все воедино и придете к единственному возможному объяснению. — Он обхватил руками колено ноги и доверительно наклонился к слушателю. — Однояйцевое репродуцирование, — сказал он Либерману. — И в этой области исследований доктор Менгеле обогнал всех лет на десять.

— Чему я не удивляюсь, — сказала Лена, появляясь с маленькой бутылочкой в руках из дверей кухни, — поскольку он занимался своими исследованиями в Освенциме еще в сороковых годах.

— Да, — согласился Нюренбергер (пока Либерман старался прийти в себя от потрясения, услышав слова «исследования» и «Освенцим» в одном предложении; впрочем, простим ее, она молодая и она шведка, что она может знать?).

— Другие же, — продолжил Нюренбергер, — главным образом, англичане и американцы, не приступали к этим работам до пятидесятых годов и еще не брались за человеческую яйцеклетку. Во всяком случае, так они говорят; но можно ручаться, что сделано ими больше, чем они признают во всеуслышание. Вбт почему я и считаю, что Менгеле обогнал их лет на десять, а не на пятнадцать или двадцать.

Либерман посмотрел на Клауса, сидящего слева от него, чтобы увидеть, понимает ли он, о чем говорит Нюренбергер. Клаус старательно прожевывал морковку. Поймав взгляд Либермана, он ответил ему тем же самым выражением — а вы понимаете? Либерман покачал головой.

— И, конечно же, русские, — продолжал Нюренбергер, раскачиваясь на стуле, со сплетенными на колене пальцами, — скорее всего, зашли дальше всех, потому что им не мешали ни церковь, ни общественное мнение. Готов допустить, что где-то в Сибири у них есть целая школа с первостатейными маленькими Ванями; может, они даже и постарше, чем ребята Менгеле.

— Прошу прощения, — сказал Либерман, — но я как-то не донимаю, о чем вы ведете речь.

Нюренбергер удивленно посмотрел на него. И терпеливо повторил:

— Однояйцевое репродуцирование. Создание генетически совершенно идентичных копий одного и того же организма. Вы вообще изучали биологию?

— Немного, — признался Либерман. — Лет сорок пять назад.

Нюренбергер расплылся в мальчишеской улыбке.

— Как раз в то время впервые была признана такая теоретическая возможность, — сказал он. — Ее выдвинул Талдейн, английский биолог. Он назвал ее «клонинг», от греческого корня. Но «однояйцевое репродуцирование» гораздо более точный термин. Зачем изобретать новые слова, когда то же самое можно выразить и старыми?

— Клонинг короче, — сказал Клаус.

— Да, — согласился Нюренбергер, — но не лучше ли потратить несколько лишних слогов и точно выразить свою мысль?

Либерман прервал его.

— Расскажите мне об однояйцевом репродуцировании. Но учитывайте про себя, что я изучал биологию лишь в силу необходимости; по-настоящему я интересовался только музыкой.

— Попробуйте пропеть, — предложил Клаус.

— Песни не получится, если бы даже я и смог, — сказал Нюренбергер. — Тут ничего общего с прекрасной песней любви, которая сопровождает обыкновенное воспроизведение себе подобных. Итак, у нас имеется яйцеклетка и сперматозоид; в ядре той и другого содержится набор из двадцати трех хромосом, в которых сотни тысяч генов, как бусинки на ниточках. Когда эти два ядра сливаются, происходит оплодотворение яйцеклетки, возникает полный набор в сорок шесть хромосом. Я говорю сейчас, как это происходит у человеческих особей, ибо у разных живых созданий их количество различно. Хромосомы дублируют сами себя и каждый из их генов тоже удваивается, — что, в сущности, представляет собой подлинное чудо, не так ли? — в результате чего при делении яйцеклеток в каждой из них оказывается полный набор идентичных хромосом. Такое дублирование и деление повторяются снова и снова…

— Митозис, — сказал Либерман.

— Да.

— Чего только не остается в голове!

— И через девять месяцев миллиарды клеток составляют законченный организм. Каждый из них несет в себе определенные функции — они становятся костной структурой, мышцами, кровью или волосами и так далее — но каждая из этих клеток, каждая из тех миллиардов, что составляют тело, несет в своем ядре оригинальный набор из сорока шести хромосом, половина которых досталась от матери, а половина от отца; их сочетание, исключая случаи однояйцевых близнецов, носит совершенно уникальный характер — каждый организм создается по своим чертежам. Единственным исключением из правила сорока шести хромосом, являются яйцеклетка и сперматозоиды, содержащие по двадцать три хромосомы, чтобы они могли, объединившись, положить начало новому организму.

— Пока все ясно, — сказал Либерман.

Нюренбергер наклонился вперед.

— Таким образом, — сказал он, — в природе происходит обыкновенное репродуцирование. Теперь заглянем в лабораторию. При однояйцевом репродуцировании само яйцо изымается или уничтожается, оставляя нетронутой оболочку. Этого можно достичь с помощью облучения, приемами микрохирургии или каким-то еще, более сложным способом. В такую оболочку, лишившуюся своего содержимого, вводится оплодотворенное яйцо организма, который предстоит воспроизвести. В таком случае мы получаем все, что соответствует естественному воспроизведению: оболочку с яйцом, в котором содержится сорок шесть хромосом, оплодотворенное яйцо, в котором начинается процесс дублирования и деления, Когда число делений достигает шестнадцати или тридцати двух — что занимает от четырех или пяти дней — его можно имплантировать в матку той женщины, которая с биологической точки зрения отнюдь не является матерью в полном смысле слова. Она принимает в себя оплодотворенное яйцо, она предоставляет ему соответствующую среду, в которой предстоит развиваться и расти зародышу, но не передает ему ни одного из своих генов. Ребенок, появившийся на свет, не имеет ни отца, ни матери, а только донора, точной генетической копией которого он является. Его хромосомы и гены точно соответствуют тому набору, что был у донора. И вместо появления на свет новой уникальной личности мы получаем точную копию уже существующего.