Либерман спросил:

— И это… может быть сделано?

Нюренбергер кивнул.

— Это делается, — бросил Клаус.

— С лягушками, — уточнил Нюренбергер. — Достаточно несложная процедура. По крайней мере, об этом было известно, а потом словно опустилась крышка — в Оксфорде в шестидесятых — но последующих исследованиях в этой области ничего больше не слышно. До меня доходило, как и до других биологов, что проводились эксперименты с кроликами, собаками и обезьянами; они шли в Англии, Америке, здесь, в Германии, словом, повсюду. И как я уже говорил, не сомневаюсь, что в России вышли уже на эксперименты с людьми. Или, по крайней мере, пытаются. Каким образом планируемое общество может сопротивляться этой идее? Увеличение числа выдающихся личностей и пресечение размножения неполноценных! А какая экономия затрат на медицину и выхаживание! Через два или три поколения качество общества заметно улучшится!

— Мог ли Менгеле, — спросил Либерман, — в начале шестидесятых приступить к экспериментам с людьми?

Нюренбергер пожал плечами.

— Теория уже разработана достаточно хорошо, — сказал он. — Ему было нужно всего лишь соответствующее оборудование, несколько здоровых и послушных молодых женщин и высокий уровень мастерства микрохирурга. Кое-кто этим уже обладал: Гурдон, Шеттлес, Стиптоу, Чанг… и, конечно, место, где он может работать, не привлекая к себе внимание общества.

— В то время он был в джунглях, — сказал Либерман. — Я загнал его туда в 59-м…

— Может, и не вы, — сказал Клаус. — Может, он сам решил отправиться туда.

Либерман растерянно посмотрел на него.

— Совершенно бессмысленно, — сказал Нюренбергер, — говорить о том, мог ли он сделать это или нет. Если то, что мне передала Лена, правда, значит, он, конечно же, добился успеха. И тот факт, что мальчики были размещены в семьях совершенно сходного характера, подтверждает это. — Он улыбнулся. — Видите ли, гены не единственный фактор, влияющий на конечное развитие и становление личности; не сомневаюсь, вы с этим согласны. Ребенок, появившийся на свет подобным образом, вырастая, будет похож на своего донора, унаследовав от него определенные черты личности и склонности, но если он будет расти в совершенно ином окружении, будет подвергаться другим домашним и культурным влияниям — чего в общем-то не избежать, учитывая время, в которое он появился на свет, значительно позже своего донора — ну, он будет в психологическом смысле сильно отличаться от него, несмотря на их полное генетическое сходство. Менгеле же был, вне сомнения, заинтересован не только в том, чтобы произвести на свет некое свое биологическое подобие, что, как я думаю, делают русские, а репродуцировать самого себя, со всей индивидуальностью. Подбор сходных семей — это попытка максимально увеличить шансы на то, чтобы ребенок рос в соответствующей домашней обстановке.

За спиной Нюренбергера из двери кухни появилась Лена.

— И эти мальчики, — спросил Либерман, — они… дубликаты Менгеле?

— Генетически один к одному, — сказал Нюренбергер. — Удастся ли им в целом, вырастая, стать его полными двойниками, это, как я говорил, другой вопрос.

— Прошу прощения, — вмешалась Лена. — Мы можем пойти перекурить. — Она смущенно улыбнулась; ее хорошенькое личико продолжало оставаться спокойным и безмятежным. — Идемте, а то все остынет.

Встав, они перешли из маленькой комнаты, заставленной старой мебелью, с изображениями зверюшек на стенах, с грудами книг в бумажных обложках, в такую же крохотную кухоньку, тоже увешанную изображениями животных, с окнами, забранными металлическими решетками, со столом, на красной скатерти которого уже стояли салат, нарезанный хлеб, графйн красного вина и разнокалиберные стаканы.

Либерман, которому с трудом удалось уместиться в маленьком плетеном кресле, посмотрел через стол на Нюренбергера, который с аппетитом намазывал хлеб маслом.

— Что вы имеете в виду, — спросил он, — говоря, что ребенок должен расти «в соответствующей домашней обстановке»?

— Чтобы она как можно больше напоминала ту, в которой вырос сам Менгеле, — подняв глаза, ответил Нюренбергер. Он усмехнулся в густую бороду. — Видите ли, — сказал он, — если бы я хотел создать другого Эдуарда Нюренбергера, был© бы достаточно отщипнуть кусочек кожи, скажем, с мизинца, вышелушить одну клетку и подвергнуть ее той самой процедуре, которую я только что описал — при условии, конечно, что я обладаю такими способностями и соответствующим оборудованием…

— И женщиной, — добавил Клаус, ставя перед ним тарелку.

— Благодарю, — улыбнулся Нюренбергер. — В женщинах недостатка нет.

— Даже для такого вида репродуцирования?

— Можно предположить. Потребуются лишь два незначительных надреза: один, чтобы извлечь яйцеклетку, а второй — чтобы имплантировать эмбриона. — Нюренбергер посмотрел на Либермана. — Но это будет только часть работы, — сказал он. — Потом мне пришлось бы искать соответствующий дом для Малыша Эдуарда. Ему предстояло бы обзавестись очень религиозной матерью — едва ли не фанатичкой, строго говоря — и отцом, который так много пил, что между ними происходили бы постоянные драки. Кроме того, в доме должен был бы быть чудесный дядя, учитель математики, который при первой же возможности забирал мальчишку с собой то в музеи, то на прогулки на природе… Эта публика должна будет относиться к мальчику точно, как и его родные, а дальше «дядя» должен умереть, когда ребенку будет девять лет, а «родители» развестись через два года. И всю свою юность мальчику вместе с младшей сестрой придется провести, мотаясь между двумя родителями.

Клаус со своей тарелкой расположился справа от Либермана. На тарелке перед гостем лежал ломтик копченого мяса и несколько вареных морковок, от которых шел ароматный парок.

— И даже в таком случае, — продолжал рассказчик, — он может очень сильно отличаться от этого Эдуарда Нюренбергера. Его учитель биологии может не взять его прд свое покровительство, как случилось со мной. Он может очутится в постеле с девочкой значительно раньше, чем это было со мной. Он будет читать другие книги, смотреть телевизор, а я слушал радио; в результате тысяч случайных встреч он может обрести большую или меньшую агрессивность, чем это было свойственно мне, способность привязываться к людям, уровень интеллекта — эт цетера, эт цетера.

Лена присела слева от Либермана, глядя через стол на Клауса.

Нюренбергер, кромсая вилкой свой кусок мяса, сказал:

— Менгеле хотел увеличить шансы на успех своего замысла, поэтому он и создал столько мальчиков и нашел для всех из них соответствующие дома. И я прикидываю, он может считать себя счастливчиком, если добьется желаемого лишь в нескольких случаях, если вообще не в одном.

— Вы теперь понимаете, — Клаус спросил у Либермана, — почему убивали всех этих людей?

Либёрман кивнул.

— Чтобы… я даже не знаю, какое слово тут годится… чтобы подогнать всех мальчиков под один образец.

— Совершенно верно, — согласился Нюренбергер. — Именно подравнять всех, попытаться создать из них Менгеле и в психологическом плане, как и в генетическом.

— В определенном возрасте он потерял отца, — сказал Клаус, — так что ребята должны пережить то же самое. То есть потерять людей, которых они считают своими отцами.

— Огромное значение, — сказал Нюренбергер, — имеет формирование их психики.

— Словно сейф открываешь, — сказала Лена. — Если наберешь соответствующие наборы цифр и будешь правильно поворачивать ручки, двери откроются.

— Пока не произойдет сбой в наборе номеров, — сказал Клаус, — и ручка не повернется. Морковка просто прекрасна.

— Спасибо.

— Да, — согласился Нюренбергер. — Все очень вкусно.

— У Менгеле карие глаза.

Нюренбергер посмотрел на Либермана.

— Вы уверены?

— Я держал в руках его аргентинское удостоверение личности, — ответил Либерман. — Глаза карие. И его отец был богатым производственником, а не гражданским служащим. Сельскохозяйственное машиностроение.