Сквозь высокие окна зала заседаний Дворца правосудия в Мальруни лился ослепительный свет белого африканского солнца. Он отражался в светлом мраморе стен, в хрустальных подвесках огромных люстр. В его сияющих потоках высокий суд, восседающий на подиуме за резным столом черного дерева, выглядел торжественно-живописным: алые, шитые золотом мантии, блестящая черная кожа, яркие белки глаз, непроницаемое выражение лиц.

Зал был полон любопытствующей публики, телерепортеров, журналистов, местных и зарубежных. Этот судебный процесс вызывал очень большой интерес, еще бы, дерзкое покушение на президента, преступник-одиночка, иностранец, возможно — маньяк…

Слушание дела подходило к концу и сейчас прокурор темпераментно произносил свою обвинительную речь. Он принимал горделивые позы, грозно потрясал руками, его хорошо поставленный голос гулко гремел под сводами зала, призывая земное и небесное правосудие обрушиться на виновного:

— Обвиняемый Жослен Бомон, гражданин Франции, четырнадцатого мая сего года попытался совершить покушение на жизнь полковника Нджала, президента Малазийской республики.

Прокурор выдержал многозначительную паузу и продолжил:

— Это невероятно, господин председатель суда, но обвиняемый утверждает, что действовал исключительно по собственной инициативе…

Председатель суда величественным жестом прервал речь прокурора и обратился к подсудимому, казалось, совсем сомлевшему от африканской жары и впавшему в какое-то странное оцепенение:

— Обвиняемый Жослен Бомон, признаете ли вы, что действовали с единственной целью — убить президента Нджала?

— Да, признаю, господин председатель, — вяло ответил тот.

Председатель суда внимательно взглянул на подсудимого, сидевшего за невысоким парапетом в окружении усиленного полицейского караула. Жослен Бомон был высоким, хорошо сложенным мужчиной примерно сорока лет с крупными чертами лица, с большим насмешливым ртом, с веселыми морщинками вокруг глаз. Глаза у него были прозрачными, светло-голубыми и с необыкновенной, пронзительной яркостью выделялись на смуглом, покрытом загаром лице.

Пожалуй, Бомон был единственным человеком в зале, кого оставило равнодушным великолепие происходящей вокруг драмы. На его лице застыло сонное выражение, светлые глаза растерянно моргали, казалось, он плохо понимал происходящее и едва отвечал на вопросы суда.

— Итак, вы признаетесь в совершении данного преступления? — уточнил судья.

— Да, господин председатель, — повторил Бомон. глядя куда-то перед собой.

— И вы заявляете, что не являетесь объектом какой-либо политической манипуляции? — продолжал председатель суда.

— Да, это так. — Бомон наклонил голову в знак согласия.

Председатель суда кивнул прокурору, позволяя ему продолжить свою речь.

— Обвиняемый Жослен Бомон, отдаете ли вы себе отчет в том, что я обязан призвать высокий суд прибегнуть к высшей мере наказания?! — торжественным голосом вопросил прокурор.

Но и угроза смертного приговора не возымела на Бомена должного действия. Он сидел с опущенной головой, опершись руками о парапет скамьи подсудимых. Судьи переглянулись.

— Обвиняемый, ответьте прокурору! — сказал председатель суда.

Бомон не шевелился.

— Обвиняемый Жослен Бомон, встаньте, — повысил голос председатель.

Голоса прокурора и судьи доносились до Бомона смутно, словно издалека. Он послушно попытался подняться, но внезапно белый мраморный зал, черные лица зрителей, телекамеры, судейские мантии, мундиры охраны, все закружилось в его глазах. Он покачнулся и со стоном рухнул в проход.

Сознание не сразу покинуло его и сквозь противный свист в ушах Жослен успел услышать, как председатель суда объявил:

— Подсудимый Жослен Бомон потерял сознание от жары. В судебном заседании объявляется трехдневный перерыв.

И провалился в темноту.

Очнулся Бомон в небольшой комнате от резкого запаха лекарств. Он утратил ощущение реального времени и как и силился, так и не мог понять, сколько длилось его забытье — минуту, час или сутки…

Перед Жосленом стоял молодой круглолицый чернокожий врач, держащий в руках шприц. Чуть поодаль, у окна стояли еще несколько человек в белых халатах.

Тусклые глаза Бомона просветлели и наполнились ужасом. Он вспомнил все, что происходило с ним после ареста…

— Нет, — закричал он, — нет, я больше не могу, это невозможно…

Жослен с силой рванулся из рук державших его полицейских. Один из солдат упал, с соседнего столика со звоном посыпались какие-то склянки, ампулы с лекарствами, но бесполезно, объятья африканской Фемиды были слишком крепки.

Врач с улыбкой приближался к нему, ласково приговаривая:

— Что с тобой, малыш? Чего ты испугался? Будь умницей, иди сюда.

— Я больше не могу, я не вынесу этого… — обессиленно прошептал Бомон.

Белое солнце за окном, белые халаты врачей, белые стены комнаты, черные лица, все кружилось и плыло перед ним, как черно-белая лента нескончаемого кошмарного сна, от которого он никак не мог пробудиться.

— Ну-ну, не упрямься, Жослен, будь паинькой! — сказал врач.

Полицейский закатал рукав его рубашки и врач ввел иглу в напряженную вздувшуюся вену. Бомон с ужасом смотрел, как медленно уходит из шприца желтоватая прозрачная жидкость. Но уже через несколько секунд боль и ужас исчезли из его глаз, выражение лица вновь стало безучастным, голос — покорным, движения — ме-ханйческими.

И тогда из-за спин врачей выступил высокий человек в светлом костюме с ослепительной белоснежной улыбкой.

— Прекрасно, оденьте его, — приказал он полицейским, весело глядя на бомона.

— Прекрасно, безупречно, — повторил он, приблизившись к Жослену и внимательно заглянул в его глаза.

Он поправил лацканы пиджака Бомона, стер услужливо поданной врачом салфеткой пот с влажного лба Жослена и, видимо, остался доволен, потому что вновь проговорил нараспев:

— Безупречно. Итак, начнем сначала, господин Бомон. Вы помните, что вам говорил прокурор? «Я хочу, чтобы к вам была, применена высшая мера наказания!» — он вопросительно заглянул в глаза Жослена.

— Да, господин президент, — послушно ответил тот, гляди куда-то в угол комнаты.

Нджала оглушительно расхохотался. Переглянувшись, скромно улыбнулись врачи.

Мягкое весеннее солнце заливало золотистыми потоками рабочий кабинет президента Малазийской республики. Полковник Нджала любил роскошь, поэтому на полу кабинета перед камином лежал белоснежный пушистый персидский ковер. Лучи утреннего солнца скользили по резной мебели красного дерева, по стульям с позолотой, играли в подвесках подсвечников старинной венецианской работы.

Среди всего этого великолепия был почти незаметен секретарь президента, невысокий худощавый африканец, который сосредоточенно раскладывал по папкам утреннюю почту и деловые бумаги.

— Опустите шторы, Яшер, и включите телевизор, — сказал президент Нджала, входя в кабинет и усаживаясь в кресло. — Помнится, сегодня должен быть оглашен приговор по делу Бомона… Процесс обещали транслировать по телевидению.

Секретарь включил телевизор и на экране появился знакомый прокурор в роскошной мантии. Он вновь требовал для подсудимого смертного приговора. Время от времени камера скользила по непроницаемым лицам судей, панорамировала на зал. Темнокожие зрители наблюдали за происходящим с холодноватым любопытством. Мелькали микрофоны в руках репортеров.

На все вопросы суда, защиты и прокурора обвиняемый твердил одну и ту же фразу: