Когда Ахмед-Джан увидел Силина, человека, поднявшего на него плеть, он забыл о благоразумии.
— Господин полковник! — закричал он. — Я, как афганский сардар, заявляю, что оскорблён этим солдатом.
Он должен немедленно предстать перед военно-полевым судом.
Кверис окинул афганца внимательным взглядом и, протягивая руку в перчатке, потребовал:
— Ваши документы, господин сардар! Предъявите и разрешение на переход границы.
Ахмед-Джан сразу "потерял лицо", как говорят на Востоке. Он понимал, что за самовольный переход границы может быть сурово наказан.
— Я гость бухарского бека Мирзы Юлдаша Дотхо, — попытался объяснить Ахмед-Джан. — По его приглашению вместе с ишаном Сеидом Мурсалем прибыл на праздник…
— С вами есть слуги? Где ишан Сеид Мурсаль?
— Ишан вчера отбыл в Вахан. Вот мои нукеры, — указал сардар на двух афганцев.
— Так вот, прямо отсюда вы со своими нукерами отправляйтесь за Пяндж, дабы не создавать пограничного конфликта. До берега вас проводит казак.
— Позвольте, я должен заехать к беку Мирзе Дотхо… — взмолился Ахмед-Джан.
— Нахожу это лишним. До границы недалеко. Борис Сергеевич, — обратился он по-русски к Бренчанинову, — нарядите казака, дайте ему надлежащую инструкцию, пусть проводит сардара до границы.
Беглецы смотрели растерянно. Они перешёптывались, вздыхали. Им трудно было понять, почему пятьдесят вооружённых человек во главе с их грозным беком повинуются русскому начальнику. От толпы отделились два древних старика и подошли к полковнику. Низко поклонившись, один из них проговорил:
— О таксыр[47], да будут благословенны твои дни! Народ не знает, можно ли нам остаться здесь под защитой вашей высокой руки? Мы боимся бека Мирзы Дотхо. Он может жестоко наказать нас. Да ещё потребует большой налог.
Кверис спокойно и по-прежнему громко объяснил:
— Без моего ведома никаких налогов собирать не будут. Никаких наказаний без моего разрешения бек Дотхо налагать не имеет права, такова воля эмира. Если же вы опасаетесь своего правителя, можете остаться здесь, но помните: вас ждут поля… Решайте сами.
По толпе прокатился радостный гул.
Казаки тронули коней, и бек покорно поехал в свою резиденцию. Ахмед-Джан последовал его примеру, по повернул на запад, к берегу шумного Пянджа. Он ехал рысью, бормоча под нос проклятия.
Когда площадь опустела, Кверис сказал капитану:
— Немедля следует послать эстафету, чтобы опередить кляузу бека.
— Несомненно, Дотхо пустит в ход все дозволенные и недозволенные методы, чтобы опорочить нас, подорвать доверие туземцев к гяурам, — поддержал капитан.
— Это не страшно, но опередить его надо. Нажмёт начальник края из Ташкента и политический агент. Вы, Борис Сергеевич, кажется, в хороших отношениях с драгоманом…
— Да, мы однокашники. Вместе кончили корпус, но он пошёл по дипломатической части.
— Чудесно! Напишите ему подробно обо всех зверствах Дотхо. Это дополнит сухое официальное донесение.
— Немедля займусь делом…
…Через час казак с эстафетой мчался в Хорог, откуда полетели телеграммы в Бухару и Ташкент.
Бек Дотхо не мог смириться со своим новым положением. Прибыв в арк, он немедленно вызвал своего имама и приказал выехать к гиссарскому кушбеги, влиятельному царедворцу и родственнику эмира.
— Вы, досточтимый, сами были свидетелем зверской расправы казаков с моими нукерами и частными лицами. Сабир до сего времени мучается. Да и на площади Шугнана, какое обращение с великим сановником, владетелем трёх провинций!
Седобородый имам, у которого на лице со вчерашнего дня застыло изумление, приложив руку к сердцу, прошамкал:
— О бек-бобо, я всё доложу блистательному кушбеги, только бы мне добраться до него. Плоть моя немощна.
— Святой отец, вас будут сопровождать десять нукеров. Они возьмут плетёные носилки и, когда устанете ехать в седле, повезут вас в люльке. Берегите себя, чтобы слова ваши звучали с большим весом…
— Мне придётся погостить у кушбеги, узнать, какие меры он примет…
— Да, да… Конечно, поживите, отдохните. А здесь тем временем я пошлю людей в Вахан собрать подати в счёт третьего года…
Перед рассветом имам со своим эскортом покинул бекский арк.
В чайхане собрались жители кишлака. Спустились с гор пастухи, пришёл охотник.
Убелённый сединами пекарь Кудрат-бобо только покачивал головой:
— И-йе! Хорошо иметь в караване ворчливого верблюда… Наш Машраб укорял бека за его поступки, всё рассказывал Али-Салиму — Алёше… Вот и узнал начальник о делах Дотхо.
— Ата, скажите, что сталось с несчастными? Живы? — спросил чайханщик.
— Э-э, русский табиб всех поставит на ноги. Двоим сделали перевязки, и соседи отнесли их домой. А кузнецу и Ильгару плохо пришлось, долго бек терзал их, лежат ещё в Орлином гнезде.
— Змеёныш-байбача хотел зарезать Ильгара, да Али-Салим спас парнишку, — проговорил чайханщик.
— Об-бо!.. Задали русские беку… на месяц под арест посадили! Хорошо или худо — аллах знает, — вздохнул Аблакул.
— Хорошо. С бека спесь сбили. Теперь он не посмеет собирать налоги.
— А мне Сабур-нукер сказал, что бек посылает в Вахан десять джигитов потрясти хорошенько кишлаки…
— Не отступился, значит, от своего, — вздохнул чайханщик и, оглянувшись, воскликнул:
— О почтенный Абу-Бекир! Пожалуйте, пожалуйте… Вот сюда присаживайтесь. Мы беспокоимся о вашем здоровье.
— Ассалам алейкум, люди добрые! Какой я аксакал? Разве сильные мира сего считают нас за людей? Опозорил правитель мою старость, — ответил Абу-Бекир, поднимаясь по ступенькам на айван. Все знали, что аксакала наказал бек за попытку спасти четырёх смертников.
Абу-Бекира усадили на почётное место, чайханщик поставил перед ним поднос с чайником, пиалой и горсткой кишмиша. Старик с удовольствием отпил несколько глотков.
— Пришёл узнать, как бека встретили на посту? Говорили мне женщины, но разве они что знают?
— О уважаемый Абу-Бекир! Бек потерял лицо, понёс наказание… Аллах велик! Начальник посадил его на месяц под арест! Вон солдат дежурит, он никуда не выпустит бека Дотхо, — радостно откликнулся Кудрат-бобо.
— Аллах справедлив, да будет благословенно его имя! Вы, брат Аблакул, подойдите к этому солдату, пригласите его сюда. Мы должны угостить своего избавителя.
Аблакул быстро поднялся, подошёл к ступенькам, всунул босые ноги в кожаные кавуши и засеменил к воротам дворца. Ему было радостно думать, что за долгие годы впервые сам народ стал хозяином этой кишлачной чайханы. Обычно в ней распоряжались наглые нукеры бека и дворня.
Аблакул вернулся с казаком, но не с тем, что стоял у ворот, а с другим, ждавшим своей очереди заступить на пост. Это был молодой, добродушный, чубатый парень, знавший киргизский язык.
Солнце уже посылало прощальные лучи, когда к оживлённо беседующим дехканам подошёл охотник. Он почтительно поздоровался, передал чайханщику трёх куропаток и опустился на предложенное место.
— Вот так пир у нас будет, — почтеннейшие! — воскликнул весело чайханщик, принимая дичь и взвешивая её в руках.
Аксакал спросил у солдата:
— Что будет, если бек со своей свитой выедет из арка?
— Дисциплина, — ответил казак незнакомым словом. — Уедет из дома, нарушит приказ — попадёт в тюрьму.
— Скажи, сарбаз, почему ваш начальник вступился за бедняков? Мы такого не видели ещё.
— Приказ от начальства из Ташкента пришёл.
— О-ёй! В Ташкенте начальство тридцать лет живёт, а о народе не думало, — заметил мерген.
— Теперь время другое. В городах скрозь рабочий народ бунтует. А ещё здесь люди потеряют терпение, что будет? Враз царя и эмира скинут…
Слова казака вызвали удивление. Им не верили. Только мерген внимательно посмотрел на говорившего и задумался.
Вскоре к чайхане подъехал нукер Сабур, тот, что отогнал Сабира от Ильгара. Вместе с ним остановил коня бухарский купец Маруф-бай Салих. Он два дня гостил у бека, продавал товары его многочисленному гарему, а теперь направлялся к гиссарским владениям.
