— И верно, ребята! Намучили нас с этой дьявольской панщиной!.. В канаву дрова!

Все обступили дровни, нажали сбоку, уперлись плечами — и дрова полетели в ров.

Весельчаки, усевшись в сани, подхлестнули лошадей, а дровосеки поспешили в свою деревню с необычайной вестью.

Бальсис с Пранайтисом тоже подстегнули свою гнедую — ведь быстро надвигался вечер. Привезут и они багинским крепостным радостную новость.

Из всех деревень поместья Багинай самой обширной была Шиленай. Больше чем на версту протянулись с обеих сторон дороги усадьбы с постройками, огородами, садиками и деревьями. По строениям, в большинстве уже покосившимся, по обомшелым кровлям, по высоким придорожным липам, ракитам и яворам всякий мог судить: старинная это деревня. Шиленские старожилы говаривали, что и отцы их не помнили, когда возник здесь поселок. В прежние времена деревня Шиленай была, правда, поменьше. Дед нынешнего багинского пана переселил откуда-то несколько новых хозяев, которых выиграл в карты у соседа, да еще кое-кому из местных примаков отрезал полволока. Пришельцы вскоре вошли в жизнь села с его нуждами и обычаями, и теперь никто уже не ведает, откуда они родом.

Одними бедами и заботами жили шиленские пахари, влачили одинаковое крепостное бремя, понукаемые плетками и розгами помещичьих управителей, приказчиков и кнутобонцев, а все же каждый был иным, чем его сосед; встречались и такие, что ярко выделялись из серой деревенской толпы.

Если с сурвилишкской дороги свернуть в деревню, по правую руку стоит усадьба Галинисов. Она ничем не примечательна, разве что огромной придорожной старой, уже загнившей липой. Галинис охотно бы ее срубил — липа своей тенью мешает свету проникать в избу, весной долго держит изморозь и заслоняет несколько огородных грядок. Но липа — украшение деревни. Когда приближаешься сюда со стороны Сурвилишкиса, первым долгом видишь ее. Подойдешь к ней, уловишь запах деревни — и почувствуешь себя дома. Летом липа зацветает, и на ней день-деньской гудят пчелы, пахнет медом. Сам Галинис в садике и на огороде держит до десяти ульев. Есть в деревне и другие липы, но куда им до Галинисовой. Как же свалить такое дерево!

Галинис еще сравнительно молод, лет сорока. Схоронил отца, женился, двое детей померли, а троих воспитывает. Старшенькому Пранукасу десятый год, может пасти скот под началом у скерджюса — старшего пастуха. Галинис держит надел, поэтому должен нанимать батрака и работницу, чтобы отработать барщину и управиться на своей пашне. Наемные работники в округе дешевы — урожай тут чаще всего плохой, а людей для поместья Багинай достаточно.

Ближайший сосед Галиниса на той же стороне улицы — Повилас Даубарас, один из самых крепких хозяев в Шиленай. Ему седьмой десяток, но это еще ядреный старик. Высокий, сухощавый, плечистый, немного сутулый, седой, выделяется он внушительной осанкой, крупным, костлявым лицом с обвисшими усами и добрыми синими глазами. В работе нисколько не уступает молодым. Это хозяин усердный и расчетливый, но справедливый. Никто не скажет, чтобы он кого-нибудь обидел. Наоборот, кто к нему ни обратится — для всякого не поскупится на доброе слово, а иногда и делом поможет. Даубарас владеет волоком — полным наделом, но батрака не держит. Лет десять назад схоронил жену, воспитал трех дочек. Двух выдал замуж в соседние села, а к третьей взял в примаки Микнюса — неповоротливого, но работящего человека. Все дела по хозяйству ведет сам Даубарас, а зять исполняет барщину и повинности в имении, но нисколько этим не тяготится, чувствуя себя за плечами тестя, как за каменной стеной. Зато Микнювене в доме полная хозяйка. Растит двух сыновей — одного пяти, другого трех годков — и ждет третьего. Для работ по хозяйству и для барщины нанимает батрачку.

Навряд ли, впрочем, управилась бы она даже вместе с наемной работницей, если бы не старуха Пемпене. Не любит Микнювене старуху, но что поделать, если отец упрямо покровительствует этой ведьме. А с другой стороны, Пемпене — баба усердная и сметливая, поэтому Микнювене постепенно с ней свыклась и уже не заводила свар с отцом, когда тот звал эту глазастую что-нибудь сделать или в чем пособить.

Не только дочь, но и вся деревня сначала косилась на Даубараса — зачем он после смерти жены стал прибегать к помощи Пемпене, этой колдуньи с дурным глазом, которой все боялись и чурались?

Жила Пемпене на другом конце деревни в убогой лачужке с огородом в несколько десятков саженей, неведомо каким образом доставшейся ей еще при отце нынешнего пана. Никто от Пемпене не требовал никаких повинностей или барщины, ни войт, ни приказчик, ни кто другой из челяди к ней не лез, никакие панские приказы ее не затрагивали. Пан в ее работе не нуждался, места занимала она немного, а дворовые, как и жители деревни, ее не тревожили из суеверной боязни, как бы она в сердцах не напустила на них порчу.

Когда, как и по какой причине сложилось убеждение, что Пемпене — ведьма и колдунья, никто не знал. Все ее такой считали издавна, с незапамятных времен. Если с кем на селе приключится что злое, во всем винят Пемпене. Сразу припомнят, что пострадавший или пострадавшая повздорили с ней: один из-за козы, другая — из-за кур, ребенок третьей швырнул в хрычовку камнем, на четвертого она сама так глянула, что у того сердце зашлось, а у иного ей случилось погладить корову — вот молоко и пропало. Словом, причину всех бед искали и находили в поступках, словах, взгляде Пемпене.

Что правда, то правда — глаза у этой женщины были действительно особенные. Никто не мог выдержать ее пронзительного взгляда. Часто случалось — бредет человек по деревне, обдумывая свои дела, или на людях с кем толкует и вдруг, ни с того ни с сего оглянувшись в сторону, встретит вонзившийся в него острый взгляд. Непонятная тревога сожмет сердце человека, он поспешно отведет глаза, сунет руку в карман или за спину и оттуда показывает ведьме кукиш или же творит крестное знамение для отвращения несчастья.

Заметив, какой страх внушает она взглядом и словом, Пемпене стала этим пользоваться. Достаточно ей резко взглянуть и постращать: «Ну, ну, помянешь ты меня!..», «Гляди, как бы у тебя печенка не лопнула!», «Погоди, будешь мне руки-ноги целовать!..» — гнев соседа или соседки сразу смягчится, и Пемпене получает то, чего добивалась.

Но часто бывала она и полезна деревне. Ужалит кого-нибудь змея, покусает бешеный пес, захворает человек или скотинка, и тогда всякий заискивает перед Пемпене и волей-неволей просит о помощи. Все знали, что у нее множество разных трав, корешков, настоев.

Растила Пемпене и дочку, хотя никто из деревенских не припомнит, чтоб у нее когда-нибудь был муж. И это служило еще одной причиной окружавшего ее презрения. Девочка росла в нужде, ведьмину дочь все высмеивали, обзывали, ненавидели, избегали, как и ее мать. А Насте была прехорошенькая, с такими же пронзительными, как у матери, глазами и черная, будто цыганка. Как стала подростком, не один сельский парень заглядывался на нее, а когда превратилась в стройную, статную девушку, все мужчины помоложе, кто открыто, кто украдкой, искали случая пройти мимо лачуги Пемпене, чтобы увидеть на огороде или в палисаднике эту цыганочку. Насте привлекала мужчин даже из других сел. Всем было известно, что карклишкский Дзидас Моркус зачастил в Шиленай и усердно бродит вокруг хибарки Пемпене. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Насте внезапно не исчезла. С тех пор прошло уже лет пять, но в Шиленай ее больше не видели. Говорили, будто она служит в одном поместье в Жемайтии.

С дочкой Пемпене по внешности могла потягаться разве что младшая Кедулите — Катре, хотя красота ее была совершенно иной. Кедулите — русоволосая, синеглазая, схожа с Насте только ростом. Однако странно: Катре все считали первой красавицей на селе, а Насте обзывали черномазой, пучеглазой цыганкой, и все-таки парни округи льнули не к пригожей Кедулите, а к ведьминой дочке.