Скродского это нисколько не успокоило. Союз с хлопами представлялся ему унизительным для шляхетского гонора. Он дал знак встать из-за стола.

Обед закончился, но хозяин пригласил гостя в кабинет, где Ядзя предложит гостям кофе, а он — французский ликер и великолепные голландские сигары. Там гость и Ядзя расскажут и о февральских событиях, отголоски которых так широко разнеслись по всему краю.

В кабинете все уселись за круглым столом, где уже были приготовлены ликер и сигары. Мотеюс принес кофейник. Обязанности хозяйки дома исполняла Ядвига.

Когда всем был налит кофе, а мужчины закурили сигары, Пянка с присущим ему пафосом продолжил начатую беседу.

— Да, милостивые паны, бывают в жизни нации дни, моменты, неизгладимо запечатлевающиеся на страницах истории. Таким и было двадцать седьмое февраля. Разумеется, подобные даты, как и всякие события, — не случайность, а плод продолжительного процесса и брожения.

И он принялся описывать, как варшавские "красные" и их сторонники уже в прошлом году, а особенно с начала этого года, когда был арестован один из самых активных и влиятельных вождей Кароль Маевский, развернули яростную агитацию против правительства и против "белых". Ведь если бы не "белые", то в Варшаве давно бы уже состоялась грандиозная демонстрация, этот "концерт из концертов", громогласный протест против опустошителей Польши.

Пянка рассказывал, как горячо поддерживала "красных" молодежь, студенты и учащиеся, как по инициативе киевских студентов — пылких и деятельных патриотов, последователей "красных" — в Варшаву съехались представители не только петербургского и московского, но даже харьковского и казанского университетов. Они хотели добиться от помещичьего "Земледельческого общества" вручения царю адреса с требованием открыть польские университеты в Вильнюсе и Киеве и польские школы в Литве и на Украине. Это не удалось — полиция и обер-полицмейстер полковник Трепов со своими жандармами принялись арестовывать и высылать из Варшавы студентов. Однако напрасны были попытки унять движение. Небольшие манифестации и инциденты на варшавских улицах учащались с каждым днем, молодежь стала оскорблять полицейских, жандармов, военных.

Ядвига, все время серьезно слушавшая, вдруг разразилась громким хохотом.

— Простите, пан Пянка, я вас перебила. Но мне вспомнился потешный случай. Кажется, в начале февраля я была на маскараде в здании театра. И вот появляется маска… Вообразите себе, господа: полуобнаженный мужчина в лохмотьях позванивает огромными кандалами на ногах и руках — нечто вроде античного раба. Это должно было представлять порабощенную врагами Польшу.

— А что же здесь смешного, панна Ядвига? — запротестовал Пянка.

— А я согласен с панной Ядвигой, — вмешался Юркевич. — Польшу может изображать красивая дама или барышня, а отнюдь не какой-то оборванец.

— Да еще какой! — снова расхохоталась Ядвига. — Но плохо кончился его патриотический жест: полиция схватила беднягу и прямо с маскарада отправила в цитадель. Я искренне ему сочувствую, одобряю идею, но не форму, в которой она была выражена.

Но Пянка снова пылко возразил:

— Для нас хороши любые формы, воплощающие благородные идеи!

И он перешел к трагическим событиям.

25 февраля 1831 года — дата сражения под Гроховом. "Красные" задумали ознаменовать годовщину крупными демонстрациями общенационального характера в знак протеста против раздела Польши. Манифестацию решено было начать на рынке Старого города, а оттуда направиться ко дворцу царского наместника Горчакова. Сотня юношей рассеялась по всем улицам с плакатами и призывами собраться на указанном месте в половине шестого.

Сразу же после обеда группа студентов, учащихся и молодежи появилась на рынке и приказала торговцам унести свои лотки, скамейки и товары, домовладельцам — убрать снег с тротуаров, а купцам — закрыть свои лавки и лабазы. Все повиновались беспрекословно.

В пять часов бесчисленные толпы запрудили рынок и прилегающие улицы. Слабые наряды полиции были бессильны против стихийного людского потока. Перед дворцом наместника выстроились батальон пехоты, казачья сотня и полуэскадрон жандармерии.

Тем временем обер-полицмейстер полковник Трепов в своей коляске, известной всей Варшаве, отправился воочию удостовериться, что происходит в Старом городе. Коляска с трудом пробиралась сквозь толпу. Одни издевательски аплодировали полковнику, другие свистели и проклинали его. У фонтана Сирены Трепов остановил коляску и стал кричать: "Разойдись!"

— Я как нарочно стоял возле фонтана и видел все, — говорил Пянка. — Не хотел бы я быть на месте Трепова. Злополучный полицмейстер стал выходить из себя — никто не обращал внимания на его уговоры и застращивания. И вдруг замечаю — перед треповской коляской несколько студентов!

"Разойдись! — заорал на них Трепов. — Вам бы другим пример подавать, а не шляться по улицам, как хулиганы!"

И схватил одного юношу за шиворот. И что вы думаете, господа? Этот студент своей тросточкой хлестнул Трепова! До крови лицо рассек.

— И полковник не пристрелил молодчика на месте? — вознегодовал Скродский.

— Нет, сударь. Его бы на куски разорвали. Только прикрыл щеку, повернулся и с криком: "Господа, расходитесь!" — уехал.

— Трепова ударил Владислав Краевский, студент медицинской академии, — откликнулась Ядвига. — А такие тросточки в Варшаве теперь называют "трепувками".

— И у меня есть "трепувка", — похвалился Пянка. — Потом покажу.

Затем слушатели узнали, что руководители манифестации собрались в Паулинском костеле. Они раздавали людям флажки с польскими орлами, готовили факелы. Когда процессия двинулась из храма, уже смеркалось, но вечер был тихий, не морозный. По дороге попался воз, крытый брезентом. Тут сапожник Парадовский — заметьте, господа, сапожник — стащил с воза верх и водрузил большое национальное знамя с орлом и витязем. Когда стяг затрепетал над толпой, из тысяч грудей вырвался клич ликования.

— Ах, этого нельзя забыть! — взволнованно воскликнула Ядвига. — Сотни маленьких флажков разлетелись в толпе. Развернулись транспаранты с белым орлом, запылали факелы, алые отблески заплясали на знаменах, засияли на лицах и неудержимо устремились по улицам, погруженным в сумрак!

Трепов вернулся с эскадроном жандармов и преградил процессии путь. Зацокали по булыжнику копыта, засверкали сабли, и конные жандармы ворвались в толпу.

— Ах, что творилось! — снова вмешалась Ядвига. — Жандармы колотили саблями, к счастью плашмя, а люда накинулись на них с дубинками, древками знамен, камнями, кто что только успел ухватить.

— И кто же одержал верх в этом побоище? — не без иронии спросил Скродский.

— Сударь! — вскрикнул Пянка. — Что такое победа?! Вооруженные конные жандармы рассеяли беззащитное шествие, но разве они победили? Нет! Победу одержали те, кто, несмотря на побоище, сохранил в сердце решимость продолжать борьбу и когда-нибудь, пусть даже не скоро, добиться торжества! А эту решимость доказали последующие события.

И он снова стал описывать, как на другой день по городу поползли самые невероятные слухи. При столкновении было немало избитых и раненых, около десяти человек арестовано. А говорили, будто есть и убитые, и число их в устах людей непрерывно возрастало. В городе многие надели траур. Передавали, что ночью толпа нападет на ратушу, отобьёт арестованных. Полиция, жандармерия и войска были наготове.

А "красные" решили повторить манифестацию, придав ей характер общенациональной процессии. Сотни агитаторов рассыпались по городу, созывая всех в Кармелитский костел, на панихиду. После траурного богослужения толпа, все разрастаясь, направилась ко дворцу наместника. Не могли ее остановить даже казачьи нагайки. Множество людей собралось с пением польского гимна и у Бернардинского костела. Семь раз казаки нападали на толпу, но их всякий раз отбивали камнями и кирпичами.