— Маурин! — сказал он.

— Что с ней? — спросила мать. — Где она?

— В спальне.

— Лем, пойди в спальню, пойди посмотри.

— Хорошо, цыпленок.

Лем быстро ушел. Эндрю почувствовал, что теряет равновесие, и свалился обратно, снова оказавшись на тахте. Мать присела рядом. Она схватила его руку.

— Эндрю, что ты сделал с Маурин? Скажи мне. Ты должен мне рассказать.

Сделал с Маурин. Ему не послышались. Он знал, что надо опровергнуть. Не потому даже, что его мать могла бы… Эндрю пробовал подыскать правильные слова.

Он услышал, как его голос произносит: «Дай что-нибудь выпить».

Она упорхнула. Смутно Эндрю подумалось: разве бывало такое, чтобы мать просили подать что-нибудь? Она мгновенно вернулась, держа в руках бокал.

— Вот. Это виски. Неразбавленное.

Он взял стакан в обе руки, поднес к губам и жадно отпил. Сквозь стекло он увидел, как вернулся Лем. Эндрю было видно лицо отчима, искаженное стаканом, похожее на тыкву в канун дня всех святых — с нарисованными усами и двумя пуговицами вместо глаз.

— Она мертва.

— Маурин? — вскрикнула миссис Прайд.

— Она лежит на кровати… застрелена.

Миссис Прайд повернулась к Эндрю.

— Эндрю! — сказала она.

Поразительно, как, несмотря на свое полуобморочное состояние, Эндрю мог улавливать каждый обертон ее голоса. «Эндрю!» — в точности тот же обвиняющий тембр, который он слышал всю свою жизнь с самого раннего детства. «Эндрю!» значило: «Это ты, конечно, а не Недди разбил окно». «Эндрю!» значило: «Ради всего святого, не дергай меня. Разве ты не видишь, я одета для вечера?» А сейчас «Эндрю!» значило: «Как ты допустил, чтобы эта ужасная неприятность случилась со мной?»

Он посмотрел на нее поверх стакана, осознав с каким-то слабым отстраненным удивлением, что, несмотря на все притворство в последние годы, он так и не простил ее.

— Она мертва, — повторил Лем. — В спальне такой же хаос. Это грабители. Они, должно быть, вломились и убили ее.

Он опустил руку Эндрю на плечо. Рука была тяжелой и невероятно уютной.

— Ты ведь только что пришел домой, Эндрю, старина?

— Да.

— И ты обнаружил ее?

— Да.

— Бедный Эндрю. Какой кошмар! Какой ужасный кошмар!

Эндрю по-прежнему смотрел на мать. Выражение ее приятного лица совсем не изменилось.

— Эндрю, ты звонил в полицию?

Он помотал головой.

— Почему?

Послышался голос Лема:

— Цыпленочек, дорогая, он же в шоке. Разве ты не видишь? Бедняжка, он даже не знает, что делать.

— Если он не знает, то кто-то другой должен позаботиться. Лем, позвони ты. Позвони сейчас же. Мы же не хотим, чтобы они подумали, будто мы сидели здесь несколько часов, ничего не предпринимая. О, дорогой, это невозможно. Совершенно невозможно.

Лем позвонил в полицию и вернулся к тахте. Он был грубовато-нежен с Эндрю. Он хотел положить подушки обратно на тахту, чтобы Эндрю мог прилечь, но тот знал, что должен бороться с надвигающейся сонливостью, а не поддаваться ей. Лем принес еще выпить. Эндрю сидел, потягивая из стакана. Снова вернулась ярость. Взломщики должны быть найдены. Их надо заставить заплатить за все. Он представил с садистским бешенством двух каких-то убийц с побритыми головами, прикрученных ремнями к электрическим стульям и пронзительно кричащих, когда ток с ревом прорывается сквозь них. Эндрю вцепился в это видение как в единственное противоядие от отчаяния.

Мать потребовала мартини. Мартини был единственным напитком, который она употребляла, только надо было аккуратно совершить ритуал с охлаждением стакана и особым способом приготовить лимонную кожуру.

Лем ходил взад и вперед по кухне, готовя его. Затем он принес ей мартини. Она вставила сигарету в длинный желто-зеленый мундштук, Лем зажег ее и налил себе выпить. Все это делалось, как в кино с выключенным звуком: миссис Прайд дымила сигаретой, потягивая из стакана мартини, Лем стоял возле нее, Эндрю сидел на тахте.

— Лем.

— Да, цыпленочек.

— Тебе стоит позвонить Рафферти. Просто скажи, что мы просим извинить нас, но никак не можем приехать. Не рассказывай им ничего. Ни единого слова.

— Хорошо, дорогая.

Лем позвонил Рафферти.

— Эндрю.

— Да, мама.

— Где Недди?

— Нед?

— Я звонила ему после обеда и сообщила, что мы заедем к вам по пути к Рафферти. Он сказал, что постарается прийти тоже… Эндрю!

— Да, мама.

— Кажется, он был очень расстроен в связи с этой девочкой Хатчардов. Сказал, что из-за Маурин у него могут быть неприятности. Я не поняла. Почему Маурин…

— Цыпленочек, — сказал Лем, — не сейчас.

Через открытую наружную дверь Эндрю услышал стук открывающегося лифта. Раздались голоса, шаги. Похоже, приближалась целая армия. Эндрю поставил стакан. Квартира внезапно наполнилась полицейскими.

Все, что они делали, они делали без него и вокруг него. Их было по меньшей мере трое, если не четверо. Большую часть времени они проводили в спальне, но иногда один или двое из них громыхали по гостиной — большие краснолицые мужчины, они двигались с осторожной целеустремленностью собак, охотящихся за птицей. И постоянно светила яркая лампа. В галдеже Эндрю время от времени улавливал голос матери, высокий, повелительный, словно она разговаривала со служащими гостиницы, которые не вполне понимают, кто она такая.

Эндрю знал, что он в шоке, но он достаточно хорошо соображал, чтобы понять, что будет благоразумнее изображать даже еще большее потрясение. Тогда они оставят его в покое, позволив ему передышку, перед тем как он будет вынужден посмотреть в лицо факту смерти Маурин.

Казалось, прошло уже несколько часов — а возможно, так оно и было — с тех пор, как он сидел один на тахте. Затем к нему подошла мать, Лем и еще кто-то.

Мать сказала:

— Эндрю, это лейтенант Муни.

— Эндрю, старина, с тобой все в порядке? — спросил Лем. — Ты можешь ответить на несколько вопросов?

— Да, — сказал он.

Лем дал ему зажженную сигарету. Эндрю взял ее и, глядя на лейтенанта Муни, который сел на стул напротив него, затянулся. Лейтенант был высокий, с большим квадратным лицом, с которого на Эндрю подозрительно смотрели маленькие, но очень голубые и внимательные глаза. Типичный коп, принесший с собой чуждый Эндрю мир бесцветных дежурных комнат, рук в белых перчатках, направляющих движение транспорта, жены и детей в… где? — бешено думал Эндрю… Воскресный покер в цветочной спортивной рубашке и слаксах.

— Вы в порядке, мистер Джордан? — спросил лейтенант.

— Да, — сказал Эндрю.

— Мы проверяем ценные вещи — предметы, которые могли быть украдены.

— Шкатулка с драгоценностями, — сказала миссис Прайд. — У нее должна была быть шкатулка. Разве у нее не было шкатулки с драгоценностями, Эндрю?

— Была, — ответил Эндрю. — Красная кожаная шкатулка, в правом верхнем ящике ее столика.

— Видите, лейтенант, — сказал Лем, — ее там нет сейчас. Они забрали ее… и деньги из кошелька.

Большое лицо лейтенанта Муни по-прежнему маячило перед Эндрю.

— Еще что-нибудь, мистер Джордан? Какие-нибудь еще деньги?

— Нет, — сказал он. — Я не думаю. Была еще норковая шубка.

— Она на полу в спальне, — сказал Лем. — Они бросили ее. Когда они застрелили Маурин, то испугались. И просто убежали со шкатулкой, деньгами из кошелька и кольцами, которые были на ней.

Эндрю вспомнил руку жены — ладонь кверху, пальцы согнуты, розовый ободок на месте обручального кольца.

— Эндрю! — Это был голос матери, резкий, дисциплинирующий. — Ты просто пришел с работы, как обычно, и обнаружил ее, не так ли?

— Да.

— Было ли что-нибудь не в порядке с наружной дверью? — спросил лейтенант.

— Да. Я видел какие-то царапины на замке. Я притронулся к двери, и она открылась.

— Это было буквально перед тем, как мы с Лемом пришли, — сказала миссис Прайд. — Так ведь? Всего за несколько минут.

— Да, — сказал Эндрю.

Крупные кулаки лейтенанта опирались на большие колени.