Когда бабушка, широко улыбаясь и с ожиданием заглядывая ему в глаза, протянула ему изумительно пахнущую, обсыпанную ароматным кунжутом пшеничную лепешку, он взял ее, но откусив раза два молча положил на бабушкину ладонь - он не хотел есть.

Опять проведя тяжелую бессонную ночь, старая женщина отправилась на свою работу, которая спасала их до сей поры от голодной смерти, но которой было недостаточно, чтобы сохранить у ее маленького внука желание жить. Мысли путались от бессонной ночи, но решение было принято: надо любым путем заработать деньги для нормального питания внука.

У нее сохранялась старая колода карт. Как все женщины своей страны она увлекалась домашним гаданием, как и все повторяя при этом поговорку "Фал яланджы, гонюльге эглендже" - гадание есть обман, забавляющий чувства. Забежав днем домой, - мальчик спал на циновке - она повязала голову старым цветастым платком и положила в карман колоду.

Проходя по улицам поселка, бабушка высматривала дома, в которых располагались более или менее приличные учреждения. Она заглянула в двери какой-то конторы. Там веселые молодые узбечки над чем-то хохотали. "Не подходящая компания", - справедливо решила старая женщина. В другой конторе, кажется какой-то бухгалтерии, сидели три далеко не старые русские бабенки и что-то горячо обсуждали.

- Дамочки, не хотите ли погадать, узнать, что будет, кто вас полюбит, чем успокоитесь? - сколько раз к ней самой с похожими присказками обращались на улицах ее города бродячие цыганки.

Женщины замолчали и посмотрели на нее. И вдруг одна из них, пышная блондинка лет тридцати пяти, зазывно замахала рукой:

- Заходите, бабушка, заходите!

Бабушка с дрожью в коленках зашла и села на предложенный стул.

- На чем гадаете, бабуся? Вы и вправду гадать умеете?

К тому времени уже овладевшая собой старая женщина ответила с деланной амбицией:

- В моем городе я принимала не каждого, кто мечтал у меня погадать.

- А откуда вы, бабуся?

- Из Крыма мы. Цыганка я, у меня мать и бабка знаменитые гадальщицы были!

При этих словах бабушка попросила у памяти своей мамы и своей бабушки прощения, ибо были они не гадалками, а почтенными и богатыми дамами, чьи мужья были князьями своего народа. Аллах прощает ложь во спасение и не считает ее богохульством!

Молодые женщины радостно оживились, видно накопилось у них семейных и любовных забот, может и со здоровьем проблемы появились. Так или иначе, бабушка достала карты и раскинула их по очереди для всех трех дам... Гонорар оказался выше бабушкиных ожиданий и, успокоив жаждущих любви и счастья женщин, она поторопилась на базар. Заработанных денег хватило на банку молока, кусочек масла и пару свежих яиц - прекрасная еда для больного ребенка!

Но к великому горю бабушки, Диянчик слабо улыбнулся ставшей непривычной еде, и лишь попробовав сваренного всмятку яичка, как он всегда любил, отложил ложечку и протянул его бабушке:

- Не хочу, бабу...

Бабушка, в глубине души ожидавшая и боящаяся такого результата, засуетилась.

- Сыночек, молочка попей, молочка!

Ребенок отпил из банки глоток и отставил ее:

- Не хочу, бабушка... - и лег на свою циновку.

На следующий день, закончив уборку порученных ей помещений, бабушка поспешила в поликлинику. Хорошо говорившая по-русски женщина решила скрыть, что она спецпереселенка и выдать себя за приехавшую к родственникам украинку.

- А родственники, оказывается, вдруг уехали, и осталась я тут с внучеком, да еще в поезде нас обворовали - ни вещей, ни денег, ни паспорта.

Ну, беспаспортные в войну, пока органы не навели в этом порядка, были не в диковинку, а старушке бедной захотелось помочь - в благостную для врача минуту явилась бабушка со своей бедой. И ей велели привести внука в больницу.

Бабушка на попутной двухколесной арбе довезла сильно ослабевшего ребенка до больницы. Узбек-арбакеш не взял со старушки платы и погнал свою телегу дальше. Бабушка, поддерживая мальчика под руку, привела его в палату. Пришел тот самый знакомый врач и осмотрев ребенка не нашел признаков какой-нибудь болезни.

- Нервная система дает сбой, - констатировал врач, когда они с бабушкой вышли в коридор. - Оставьте его, здесь и питание вполне приличное.

- Да не ест он ничего, - заплакала бабушка и сама уже понявшая, что у мальчика заболевание нервного происхождения.

Диянчика оставили в больнице. Он не возражал, только долгим взглядом проводил уходящую бабушку.

Роль профессиональной гадалки, которую взяла на себя бабушка, оказалась прибыльной: за три дня она заработала месячную зарплату уборщицы. Поначалу она испытывала чувство стыда от такого не свойственного ей амплуа, боялась встретиться с кем-то из тех, кто знал ее раньше. Но по трезвом размышлении, она пришла к совершенно верному выводу, что работа уборщицей не менее чужда ей, чем роль гадалки, при том, что эта последняя дает больше средств для существования.

Теперь у нее появилось больше свободного времени, и она проводила многие часы у постели ребенка. Она приносила ему куриный бульон, обжаренную куриную ножку, персики или арбуз - мальчик рад был, что бабуся может покупать хорошую еду, но едва откусив кусочек или выпив ложку бульона, уже не мог ничего взять в рот - он физиологически не мог проглотить пищу. Правда, съедал небольшой кусок арбуза или половину персика, выпивал приносимый бабушкой отвар шиповника. Но силы покидали ребенка и бабушка, холодея от ужаса, видела, как ребенок тает на глазах.

Однажды, когда старая женщина молча сидела у постели внука, держа в своих почерневших руках его маленькую неподвижную ручку, мальчик вдруг открыл глаза и направив взгляд на бабушку спросил:

- Бабу, а у нас будет стол?

- Будет, сыночек, будет, - встрепенулась бабушка.

- А скатерть у нас будет?

- Ну какой же стол без скатерти! Конечно, будет.

- А кастрюля с крышкой будет?

- Бу-у-дет! Все будет! – бабушка выбежала из палаты.

- А вилки у нас будут? – уже вполголоса, не надеясь, что бабушка услышит, проговорил мальчик.

 Наступила осень, был убран урожай с полей и огородов, и несчастные переселенцы лишились последней возможности добывать себе хоть какую-то пищу. В больницу татар не принимали и на подходе к ней лежали скрюченные трупы взрослых и детей, пока специальная похоронная команда не убирала их. На фоне этого повального голодного мора положение бабушки было сказочно благополучным. Она сейчас могла покупать все, что предлагал базар, но ребенок угасал, казалось, он не хотел жить. Еду, от которой отказывался больной внук, старая женщина выносила из больницы и давала встреченным татарчатам...

Диян умер в середине сентября. Когда бабушка под вечер прибежала к нему, он улыбнулся ей, и она долго молча сидела рядом, держа его слабую руку. Вдруг мальчик обернулся к ней и произнес:

- Бабу, хочу яичницу.

Его внешнее, детское, слабое выявилось в нищенском желании, - где есть место желаниям, есть место и жизни. Но его глубинное, сильное, вечное не хотело смириться перед ничтожным, оно закрыло этот узкий выход в жизнь. Когда встрепенувшаяся в надежде старая женщина выбежала из больницы и вскоре принесла сковороду с горячей яичницей, Диян уже не отвечал на ее призывы, широко раскрытые глаза его были устремлены вверх, он еще дышал и даже ручка его сжала бабушкину руку. Но через несколько минут грудь его неподвижно опустилась и рука расслабилась... Что видел мальчик внутренним взором в последние мгновения, когда еще дышала его грудь?

Оборвалась и недвижно повисла нить судьбы ребенка…

Папа мальчика, художник Наиль, погиб в тот же день, в бою местного значения в Белоруссии. В последнем своем сне накануне боя он видел сынишку, веселого и беззаботного, требующего, чтобы отец поносил его на плечах. Он и поносил его на плечах, маленького и легкого, обоим было радостно, и поэтому наутро шел Наиль в бой весело и беззаботно, крепко скрутив медной проволокой дужки очков.