Старики не поверили. Запретили сообщать остальным и решили сами проверить. Двое седобородых, опираясь на тяжелые посохи, отправились на окраину деревеньки, где притихли недавние гости. У маленькой рощицы шагов за пятьдесят до машин их остановили жестким окриком часовые.
- Стоять! Прохода нет!
- Сынок, проход не надо. Зачем ушли? Чай пить идите!
- Какой еще чай, старик? Иди домой и никуда не отлучайся!
- Командир свой позови, сынок. Давай, всех зови!
Тут быстрым шагом подошел офицер.
- Кто тут ходит? Марш отсюда!
- Сынок, всех чай пить зови...
- А ну-ка домой! Немедленно уходите! И деревню не покидать! Марш отсюда!
Старики поняли, что такой крутой поворот в отношениях недавних гостей не сулит ничего доброго. Но и в сказанное мальчишками верить не хотелось. Как это всех выселять? Выселяли так называемых кулаков, кое-кто из сельских бездельников имел к этому позору отношение. Но выслали три семьи, да и тем заранее было известно о выселении. Арестовали перед войной русского учителя и грека-счетовода “за шпионство”, но семьи их не тронули. А всех жителей деревни за что выселять? Наверное, опять кого-то арестовывать будут. А кого? Одни старики и женщины в деревне... И ведь столько грузовых машин...
Решили старики сообщить всем сельчанам, чтобы были готовы к неприятностям - то ли кого-то ищут, то ли продукты забирать будут. Последнее вероятней всего, так что у кого что есть - припрячьте. Мальчишки тут еще слышали, говорят, что всех в восемь часов выселять будут, но, наверное, не так поняли, вряд ли такое возможно - чем это их деревня так провинилась?
И уж никак не могло придти никому в голову, что выселяют не одну деревню, а весь народ!
Сельчане в большинстве своем бросились сразу прятать зерно и пытались вывести в поле овец. Но за деревней их остановили щелкающие затворами автоматов часовые, а зерно на скорую руку где спрячешь! Надо бы ямы за околицей вырыть, но это делается загодя... Как-то стихийно почти во всех домах люди приготовились к выселению - собрали одежду, что-то ценное, если у кого было, одеяла и подушки постарались закатать в тюки.
Диян и его бабушка затолкали в мешочек свою одежонку и стали помогать родственникам собирать их вещи. Когда часы-ходики показали восемь часов вечера, в дом вошли двое солдат с автоматами. Один из них был тот самый, который еще недавно рассказывал мальчику, что встречал на фронте его папу.
Сейчас солдаты были грубы:
- Давай, давай! Шевелитесь, мать вашу! - будто бы не они еще недавно пировали за татарскими столами и улыбались подносившим еду женщинам.
Диян звонким голосом обратился к усатому солдату:
- Куда мы поедем, дяденька солдат? В Москву?
Солдат сердито поглядел на ребенка и пробурчав:
- Куда, куда. На кудыкину гору! - быстро вышел из комнаты.
- Сынок, куда нас везут? - спросила бабушка солдата, который выводил их со двора.
- На Урал, вас, бабка, отвезут. А может и подалее - в Сибирь.
Услышавший слова солдата Диян громко заплакал:
- Мне нужно в Москву! Меня мама и папа ждут! Не хочу в Сибирь!
Солдат злобно рассмеялся:
- Ишь ты, в Москву захотел! Ну, быстрей шагайте!
Раздалась команда, и жителей села, собравшихся на площади перед бывшей мечетью, повели за околицу. Солдаты были злы, они норовили поддеть сапогом замедлявшую шаг женщину или вдруг выскочившего в сторону ребенка.
Как только человек становиться исполнителем державной воли он теряет человеческий облик
Люди, стоявшие близко к бабушке Анифе с внучеком, слышали громкий горячечный шепот мальчика: “Мне надо в Москву... Меня мама с папой ждут... Не хочу в Сибирь, мне надо в Москву... Меня мама с папой ждут в Москве...”.
.
...Когда вели народ к машинам, пятнадцатилетний Хайри, сбросив с плеч мешок с вещами, рванул в сторону лесистого оврага. Солдат вскинул автомат и короткой очередью наповал уложил парнишку в десяти шагах от идущих сельчан. Несчастная мать Хайри бросилась к сыну, и вслед за ней ринулась толпа соседок и родственниц. Офицер подбежал к склонившимся над умирающим мальчиком женщинам и стал разгонять их ударами сапога. Подоспели и солдаты. Офицер выхватил у одного из них автомат и дал несколько очередей в воздух. Часть женщин отпрянула, но мать и еще несколько других, наверное, из близких родственниц, суетились вокруг умирающего. Офицер приказал солдатам взять женщин на прицел и объявил, что считает до трех. Все кроме матери убежали с плачем. Мать не плакала. Она положила голову захлебывающегося кровью сына себе на колени и обрушила проклятия на вооруженных мужчин, перемежая татарскую речь с русской. Бледный от возбуждения офицер велел солдатам оторвать женщину от умирающего, но хватка матери была железной. Толпа односельчан стала медленно приближаться. Тогда офицер схватил автомат и выпустил очередь в женщину и в агонизирующего парнишку.
- Добейте сволочей! - крикнул он солдатам, а сам стал стрелять поверх голов сельчан. После двух - трех очередей те как будто очнулись от наваждения и отхлынули назад. Еще несколько угрожающих очередей из автоматов, и под ругань озверевших советских воинов старики, женщины и дети в страшном молчании поплелись к машинам, готовым везти их в чуждые азиатские края. На окраине родной деревни остались изрешеченные трупы сына и матери. Двое малолетних сирот на руках у родственниц убитой, прикрывающих им глаза и рот ладонями, ошеломленные и не до конца понимающие случившегося, тоже отправились в страшную ссылку, чтобы, став взрослыми, думать ежечасно о мести.
Но на кого направить свою месть?..
...Через двенадцать суток эшелон с измучившимися в пути людьми прибыл на небольшую станцию в Бухарской области Узбекистана. Отсюда путь был в колхозы и совхозы, большинство из которых были хлопководческими, но были и разводящие каракулевых овец. Диян с бабушкой и с другими родственниками попал в большое село - центр каракулеводства области. Поселили их в сараях на общих нарах и велели уже на следующий день выходить на работу - чистить загоны для овец, грузить сено, выполнять всякие подсобные дела. Первые две недели ежедневно бесплатно давали плохо испеченный хлеб из кукурузной муки - такой хлеб ели все работники совхоза. Но у местных жителей, при всей убогости их бытия, были скудные огороды и какая-то живность. Татары же должны были существовать на малую хлебную пайку. Только в конце месяца работающим выдали деньги, на которые можно было купить немного крупы и подкармливаться отваром на воде. Даже солили этот отвар очень скупо - стакан соли стоил почти половину месячной заработной платы.
Некоторым удалось расселиться из сараев в глиняные пристройки местных жителей, в основном узбеков или казахов, отношение которых к переселенцам-единоверцам было доброе и жалостливое. Большая часть жителей поселка тоже были несколько лет назад переселена в эти сухие предгорья из других районов Узбекистана и Казахстана, и все они знали, почем фунт лиха. Было в поселке немало семей русских и евреев из числа бежавших от войны, но все они были работниками руководящей сферы.
Уже в конце июня из уст в уста передавались горестные вести о смерти детей и стариков в семьях крымчан. Умирали от болезней и "от климата" - так говорили в народе. В стремлении хоть чем-то наполнить желудки ели какие-то незнакомые плоды, семена, корешки и в результате мучались поносами. Позже началась массовая гибель людей от голодного истощения...
Нынешний поселок каракулеводов вырос на месте старинного поселения, которым владел когда-то род богатых и самолюбивых беков, со строптивостью которых вынуждены были мириться и эмиры бухарские. С давних времен лучшие сорта среднеазиатского каракуля давали отары овец, пасшиеся здесь, в полупустынных предгорьях Гиссарского хребта. Племя, владевшее этой территорией, нынче записали как узбеков, но по быту и обычаям оно было ближе к племенам туркменов, чем к сартам и кипчакам Ферганской долины. Феодальные порядки тут были более крутые, и страх перед вооруженным воином, служившим беку, был существенным фактором, определившим менталитет населения. Былых феодалов теперь не было, но нынешнее начальство - районное и совхозное руководство и коммунистические бонзы - были более жестоки, чем прежние беки, которые все же верили в Аллаха и боялись высшей кары. Коммунистическо-советская власть в этом окруженном пустыней удаленном районе замещала и бога, и царя. Резиденция прежних беков - слепленное из странных черных кирпичей здание, ограда-стена высотой с двухэтажный дом с тремя круглыми башнями по углам - использовалась нынче как гараж и автомастерская. Районные и совхозные власти помещались в двух длинных, стоящих друг против друга одноэтажных зданиях, всегда тщательно выбеленных и обсаженных трудно растущими в этом регионе деревьями.
