Подумайте только, каковы политические идеи этого Нушича! Из всего, что достойно осмеяния в Сербии, он выбирает народную скупщину и ее депутатов. Нушич начал с «Народного депутата», а теперь вообще изображает работу скупщины как цирковую комедию. Нет, у Нушича нет ни глубины духа, ни чистоты чувств, ни морального авторитета для того, чтобы стать современным Ювеналом или Свифтом. И Домановичем ему в сербском обществе не бывать.

А вспомните «Протекцию». Симпатичный герой пьесы Нушича, носитель прогрессивных идей, женится на дочери министра, с которым боролся. Только в «Листках» он был язвительным сатириком. В последние же годы господин Нушич стал практичным человеком и в то время, когда Доманович писал свои сатиры, он редактировал правительственные газеты и даже занимал пост начальника отдела пропаганды в реакционнейшем из правительств.

И Скерлич подводит итоги. Во-первых, Нушич писатель, не создающий публику, а создаваемый публикой. Он работает, как Скриб, которого так напоминает. «Когда я пишу пьесу, я забираюсь в середину партера, и публика меня любит, так как она мой сотрудник; она задумывает и создает пьесу вместе со мной и, естественно, рукоплещет». Нушич инстинктивно следует указанию Гёте, говорившего, что «публика хочет, чтобы с ней поступали, как с женщинами, которым надо говорить только то, что им нравится».

Во-вторых. Нушич культивирует «кафанское остроумие», мещанский цинизм. И это в то самое время, когда Сербия становится «Пьемонтом сербского народа» и готовится к решающей борьбе за свободу всех сербов.

В-третьих, Нушич со своими пикантными двусмысленностями докатывается до откровенной порнографии.

Нельзя сказать, что Скерлич совершенно неправ. Было у Нушича много бахвальства, было стремление нравиться публике, была небрежность. Но время показало, что в политике художник Нушич разобрался лучше, чем политик Скерлич. Вернее, он инстинктивно ощущал лживость буржуазной демократии, на которую уповал Скерлич. И все-таки демагогия Скерлича глубоко задела Нушича. Оценка критика еще долго преследовала юмориста. Это она помешала его избранию в Академию наук в 1924 году. Особенно он возмущался несправедливым обвинением в порнографии, которое так и осталось в Скерличевой «Истории сербской литературы». Впоследствии Нушич с горечью писал в своем известном письме дочери Гите: «Эту ложь, лежавшую на его совести, бедняга Скерлич унес с собой в могилу. Если бы он был жив и лично готовил второе издание своей истории, я уверен, он бы отредактировал это свое мнение. Вот так, словно апостолы евангельских наук, не имея сил отречься от скерличевского приговора, все профессора разнесли эту ложь, сеют ее в своих лекциях и передают из поколения в поколение. А дело вот в чем: в начале девятисотых годов я писал фельетоны в „Политике“ (Бен-Акиба), и это был мой единственный заработок. За два года я написал более четырехсот фельетонов, и надо понимать, там была всякая всячина, как это обычно бывает в поденной работе. Но эти фельетоны я никогда не считал литературой. И когда все же захотел составить книгу, я из четырех сотен выбрал всего двадцать и опубликовал их под своим именем. Скерлич, с которым у меня в то время были очень плохие личные отношения, писал о той книге, хвалил мой юмор, но обвинял меня в порнографии, приводя в подтверждение своего приговора те фельетоны, которые я не включил в книгу и от которых, следовательно, отрекся. Это была боевая тактика противника, а не строгое мнение судьи. Позже наши отношения со Скерличем улучшились, и он во многом изменил свое мнение обо мне».

Сербское слово «свет» означает не аристократическое общество, которого в Сербии не было, а общество людей вообще. Свет сплетничает, осуждает, разносит молву… Свет раздул новосадские неприятности Нушича, надолго оставив горький привкус. По приезде из Нового Сада драматург написал пьесу «Свет», которую можно было бы назвать комедией, если бы в ней не чувствовалось необычной для Нушича раздраженности.

…Живет в Белграде семья пенсионера Томы Мелентьевича. Живет тихо, патриархально. Послушные дочери стараются услужить отцу, читают ему газеты, свертывают папироски. С женой он за двадцать лет жизни ни разу не повздорил.

Но подросли дочки, и надо уже подумывать о том, чтобы их увидел свет, в котором водятся женихи. И разом дом становится вверх дном. Старую удобную мебель меняют на новую, в дом валит свет, чужой народ. И свет все высматривает, все осуждает. У хозяйки шляпа старомодная, дочки не так одеты, мебель не та. Сплетни света ссорят дочку с ее женихом, пенсионера с женой. Жене говорят, что Тома ухаживает за служанкой, а Тому стараются убедить, что у жены есть любовник. Дом превращается в ад.

Под занавес Тома обращается к публике: «Входите, входите все и пересчитайте тарелки; послушайте, что я сегодня ел, и распорядитесь, какой мне обед есть завтра; входите и загляните в постель, посмотрите, чистые ли простыни… Входите, распоряжайтесь, командуйте, ковыряйтесь, ройтесь. Входи, свет, входи!»

Это была бессильная попытка восстать против диктатуры света. Общество порой надоедает, но прожить без него невозможно и дня, особенно такому общительному человеку, как Нушич. Он непременно должен видеть вокруг себя людей, шутить, рассказывать смешные истории.

Матош как-то назвал Нушича «расточителем духа». Непоседа от природы, Бранислав Нушич, как никто другой, умел заполнять свое время тысячью дел, которые, в ущерб творчеству, считал одинаково важными. «Полнота жизни» не была для него абстрактным понятием. Он жил среди людей и для людей. Угрюмое затворничество было не в его духе, и, хотя именно в минуты вынужденного одиночества (мы знаем это по тюремной эпопее) его необузданная энергия искала выхода в лихорадочном исписывании листков, еще не пришло время, которое вынудило бы его предпочесть усидчивую работу над шедеврами просто жизни с ее треволнениями. Ему предстояло жить долго, и все еще было впереди. А пока он вертелся как белка в колесе, непрерывно общался с людьми, освещая их и свое существование стихийным остроумием, превращая в интересный спектакль любое дело, за которое брался.

Этот список охватывает общественную деятельность Нушича примерно до 1905 года и впоследствии пополняется почти в геометрической прогрессии. Председатель Союза журналистов. Председатель Союза драматургов. Председатель Международного конгресса в защиту авторских прав. Основатель Общества друзей искусства. Организатор первой выставки южнославянских художников. Основатель первого белградского детского театра…

С началом XX века передовыми хорватами, словенцами и сербами все сильнее овладевала идея объединения в одно государство. Все чаще устраивались в Белграде выставки, съезды, банкеты, на которых деятели движения знакомились друг с другом. В октябре 1905 года конференция представителей Хорватии, Истрии и Далмации приняла резолюцию: «Хорваты и сербы по крови и языку — одна нация».

Нушич — непременный участник этих встреч. Он часто выступает с беседами на патриотические темы. До нас дошло содержание его лекции «Сербский Пьемонт».

«„Пьемонт“, — объясняет Нушич, — это освобожденная часть народа, вокруг которой находятся раздробленные части этого же народа. Раздробленные и порабощенные части устремляют взоры на освободившихся братьев своих».