С одним из таких попов было связано выполнение дипломатического поручения, имевшего весьма щекотливый характер.

В начале 1895 года Нушич получил телеграфный вызов в Белград и был тотчас принят министром иностранных дел. Министр изъяснялся весьма туманно, но кое-что Нушич все-таки себе уяснил.

Международная телеграфная линия проходила через Сербию и давала государству приличный доход. В последнее время на линии стали происходить частые аварии, столбы падали, провода рвались… Министр догадывался, что в силу определенных причин Австрия не хочет, чтобы линия проходила через Сербию, и австрийские агенты устраивают диверсии. Теперь наиболее активно использовалась линия, проходившая в обход Сербии, через Санджак и частью через территорию, где представительствовал Нушич.

— Как сейчас обстоят дела на линии через Санджак? — спросил министр.

Нушич уже смекнул, в чем дело.

— Я не знаю, как обстоят дела сейчас, но мне известно, что линия проходит через Колашин, где живет протоиерей Вукайло Божович. Он со своими людьми в состоянии валить столбы и рвать провода там, где потребует Сербия.

Министр был возмущен. Он даже вскочил на ноги.

— Кто от вас требует? Никто не требует! Как вы смеете предлагать такое! Я и слышать об этом не хочу!

Прибыв в Приштину, Нушич тотчас вызвал протоиерея Вукайлу и рассказал ему о диверсиях в Сербии. Священник тоже быстро понял, в чем дело. Разговор кончился деланным возмущением Нушича и сакраментальной фразой: «Как вы смеете предлагать такое! Я и слышать об этом не хочу!»

Вскоре на санджакской линии стали валиться столбы и рваться провода. Волей-неволей заработала телеграфная линия, проходившая через Сербию.

Нушич так бы и продолжал жить и работать в Приштине, если бы его не подвела собственная «дипломатическая находчивость».

Осенью 1895 года в одном из сел, примыкавших к Приштине, арнауты похитили красивую девушку Петрию. Это произошло в самый день ее свадьбы с молодым сербом. Староста села и родители девушки бросились искать защиты у приштинского священника. Узнав о похищении, Нушич возмутился. Такие происшествия случались часто. Девушек обычно битьем вынуждали переходить в мусульманскую веру, а после этого все жалобы бывали напрасны. Не медля ни минуты, Нушич отправился к мутешерифу Рауф-паше, который сменил любезного Бахри-пашу, и потребовал освободить девушку. Паша довольно ядовито ответил Нушичу, что это не его дело и что, как иностранный представитель, консул не имеет права давать указания администрации, какие меры она должна принимать.

С точки зрения всех международных правил паша был неуязвим. Консул имел право вступаться лишь за сербских подданных. В случае с Петрией он мог просить, но не требовать.

Однако Нушич, возвратившийся в консульство и весь вечер взволнованно ходивший по кабинету, нашел, как ему казалось, удачный ход. Он написал престрогую ноту, в которой заявлял, что, согласно статье 124-й Берлинского трактата 1878 года, сербским консулам предоставляется право брать под свою защиту представителей христианского населения данной территории, буде жизнь или честь оных подвержена опасности со стороны мусульман, не являющихся официальными лицами и действующих по собственному почину. В связи с вышеизложенным он снова требовал, чтобы власти способствовали возвращению Петрии родителям.

Ничего подобного в трактате не было. Мало того, трактат насчитывал всего 63 статьи. Но Нушич полагал, что паша и понятия не имеет об этом. И не ошибся.

Сбитый с толку витиевато-канцелярским стилем ноты, паша принял осторожное решение — вернуть девушку родителям, чтобы затем она перед меджлисом (административным советом) свободно выразила свою волю: желает ли она или не желает перейти в мусульманскую веру и выйти замуж за арнаута.

В ту же ночь верные люди консула переправили девушку в Сербию.

Но дело этим не кончилось. Возмущенные арнауты собрали подписи под петицией, в которой обвиняли пашу в сговоре с сербским консулом. Стамбул назначил расследование. «Нота» Нушича была расценена как дипломатическое жульничество, последовали демарши турецкого правительства, и оба «знатока» Берлинского трактата были сняты со своих постов.

Свою Даринку Бранислав обожал. Воспитанная в патриархальном духе, она оказалась прекрасной хозяйкой, ласковой, приветливой женой. Сам Нушич обладал счастливой способностью обращать любое недоразумение в шутку. Впоследствии Бранислав с Даринкой не раз тепло вспоминали годы, проведенные в Приштине, уверяя, что никогда больше им не было так хорошо.

Там был их первый дом, там родились их дети. В маленькой квартирке в здании консульства — кабинет, спальня, кухня — большому счастью не было тесно. Бранислав страстно хотел сына, и уже через год после свадьбы Даринка ждала ребенка. Для Нушича имело большое значение еще и то обстоятельство, что его сын родится на историческом Косовом поле. Он мечтал назвать сына именем одного из героев Косовской битвы. Страхиня, Страхинич-Бан — так он будет звать своего сына.

По обычаю тамошних сербов, о рождении сына вся околица оповещалась стрельбой. Консул приказал своему гавазу зарядить все имевшееся в доме оружие и приготовиться к поднятию государственного флага. Заранее были написаны телеграммы родителям и родственникам, которые извещались о том, что родился сын Страхиня. Оставалось только проставить час рождения.

Врачей в Приштине не было, принимала ребенка повивальная бабка. Взволнованный и даже, по-видимому, испуганный событием, Бранислав не нашел в себе силы остаться у постели семнадцатилетней роженицы и убежал в сад.

Даринка родила девочку. Бранислав ни за что не хотел поверить этому и трижды посылал соседку, принесшую известие к нему в сад, чтобы она убедилась, что родилась девочка, а не мальчик.

Читатель, наверное, помнит, как вел себя Джордже Нуша, когда ему по ошибке сказали, что вместо сына у него родилась дочь. Браниславу повезло менее, чем отцу, — никакого недоразумения не было.

С досадой он приказал гавазу не стрелять и не поднимать флага. Разочарование было настолько велико, что Бранислав три дня отказывался взглянуть на девочку, но стоило ему впервые увидеть ее, как отцовское чувство нахлынуло на него и уже больше не покидало никогда.

Девочку он назвал Маргитой. В эпосе о битве на Косовом поле — это единственное женское имя. По преданию, «косовская девушка» после сражения поила раненых героев «водой из речки Ситницы». Крестным отцом ее был русский консул в Призрене — Акимович.

В следующем, 1895 году Даринка ждала второго ребенка. Нушич отправил ее рожать в Белград, наказав, чтобы на сей раз она «не обманывала» его. И Даринка родила ему желанного сына Страхиню-Бана.

Вскоре она вернулась в Приштину. Бранислав часто работал в своем кабинете, поглядывая на сына, которого Даринка пристраивала в люльке возле его стола. Трудно представить себе более заботливого родителя, чем Бранислав Нушич. Он даже приучил своего любимого пса — «бернардинца» охранять детей, спавших обычно на втором этаже, в детской, и спускаться вниз всякий раз, когда кто-нибудь из них просыпался.

Нушич очень любил животных. В большом дворе консульства у него обитала всякая живность. Постепенно появились там корова, пони, теленок, жеребенок, осел, еж, черепаха, цапля, аисты, сойка, дрозд… Все они собирались у кухни в урочный час, когда Даринка или Бранислав появлялись в дверях с кормом. Нушич был противник дрессировки животных, жили они вольно. С жалостью раздавал их хозяин перед своим отъездом.

Весь 1896 год Бранислав провел в Приштине, выполняя прежние обязанности, пока его в конце года не заменили другим чиновником и не отправили в Солун (Салоники) принимать тамошнее консульство.

Солун весьма отличался от Приштины. Это был большой портовый город с торговыми дворами, гостиницами и даже сербской гимназией, находившейся в ведении консульства. В обязанности консульских работников входила также забота о древних сербских монастырях на Афоне.