Прежде чем войти в класс, Марцин постоял перед дверью, чтобы немного прийти в себя и успокоиться.

Ребята сидели на местах и ждали учительницу. Должен был быть урок истории, но вместо Скочелёвой вдруг ввалился Марцин. Они вылупились на него, будто на выходца с того света, а он им этак спокойненько:

— Меня спрашивали, откуда я взял цветы. Потому что сегодня из музыкальной школы украли точно такие же. Но вора уже поймали. На площади Трех Крестов, где он их продавал.

— Вот здорово, что поймали! — воскликнула Ирена. — А то…

— Все равно ничего бы не было, — сказал Костик. — Справедливость бы восторжествовала. Вчера, когда мы с цветами выходили из электрички, нас видела пани Сменткевич. Мы даже дали ей несколько тюльпанов. И она нам показала, где у них тычинки и пестики.

Историчка была явно не в своей тарелке. Это все заметили. Она сказала, что у нее страшно разболелась голова, наверное, начинается мигрень, и попросила не шуметь.

— Возьмите тетради по истории и письменно ответьте на вопрос: «На какую историческую личность хотелось бы мне быть похожим».

Марцин, как всегда, не стал утруждать себя размышлениями.

«Мне хотелось бы походить на какого-нибудь знаменитого архитектора. Например, на Корацци, который построил Большой театр. Я тоже выстроил бы красивое здание, чтобы наша столица стала еще краше. И еще построил бы высоченный, пятнадцатиэтажный дом с балконами рядом с нашей школой. Поднялся бы на последний этаж, вышел на балкон, подождал, когда Патерек выйдет из школы, и плюнул бы ему на голову».

Последняя неделя тянулась так долго, будто ее нарочно растянули. Казалось, что пятница — день окончания учебного года — никогда не настанет. Ребята то и дело подбегали к Пусе и шепотом просили узнать потихоньку отметки. Каждый клялся, что никому не скажет, умоляя сделать для него исключение: нет никаких сил терпеть. И классная руководительница шла в учительскую и, заглянув в журнал, сообщала очередному просителю желанную весть. Делала она это тем охотнее, что в шестом «А» никто не оставался на второй год. Другие учителя поздравляли свою молодую коллегу с успехом.

Родительское собрание, последнее в этом году, несколько раз откладывалось из-за Пусиных экзаменов. Наконец его назначили на вторник. Когда Марцин сообщил об этом, мать за голову схватилась.

— Прямо хоть разорвись! Вас трое, а я одна. Всех надо собрать и о папе позаботиться. Как-никак меня целых два месяца не будет. А тут еще родительское собрание. Просто с ума сойти!

— Мамочка, пани Пусек предупредила: присутствие родителей обязательно. Понимаешь: обязательно! Вдруг скажут что-нибудь интересное?

Собрание оказалось действительно на редкость интересным. Марцин как в воду глядел.

Родителей привалило много. Каждому хотелось самому услышать сакраментальную фразу: «Переведен в следующий класс» — и узнать мнение педагогов о своем чаде.

Предполагалось, что собрание будет коротким. И после сообщения об итогах года многие с облегчением вздохнули. Лица прояснились. Родители оживились, у всех развязались языки.

— Не верится даже, что у Вицека все благополучно, — говорил высокий, широкоплечий мужчина, отец Бирюковского. — Прилежанием он не отличается. Чего нет, того нет… Но я его предупредил: двойку получишь, так дам, что вверх тормашками полетишь и десять раз в воздухе перекувырнешься… Пороть, слава богу, не придется. На уроках болтает небось?

— Да, — подтвердила пани Пусек, заглянув в протокол педагогического совета. — Но значительно меньше, чем в прошлом году.

— С возрастом, может, они и драться будут поменьше, — вставила мать Чушкелевича. — Мой Томек вечно в ссадинах и синяках, а одежда так на нем и горит.

— В седьмом классе повзрослеют, остепенятся, — ободряла родителей пани Пусек.

Под конец выступила мать Марцина и от общего имени просила передать всем преподавателям благодарность за самоотверженный труд.

— Мы, современные родители, лишены, к сожалению, возможности уделять детям достаточно времени и внимания, — сказала она, — поэтому мы особенно благодарны школе и педагогам. Что бы мы делали без них!

Собрание подошло к концу. Но внезапно попросила слова практикантка Зося. Она еще утром обещалась прийти.

Ничего не подозревавшая пани Пусек не возражала — напротив, лишь одобрила активность будущей учительницы. И вот Зося, поборов робость — ей впервые приходилось выступать перед такой большой аудиторией, — произнесла:

— Я бы хотела прибавить несколько слов к сказанному вами, — она обернулась к Солянской. — Понятно, вы не можете уделять своим детям много времени, и школа действительно делает все возможное… но мне хочется заметить: даже при полном отсутствии времени родители не имеют права жестоко с ними обращаться.

— Жестоко? Что вы под этим подразумеваете? — спросил Бирюковский.

— А то, что ни у кого нет права их истязать!

— Истязать?! — ужаснулась мать Костика. — Я думала, это давно отошло в прошлое.

— Простите, вы опираетесь на факты или просто высказываете собственные предположения? — спросила Солянская, пристально глядя на Зосю, которая не одной ей из присутствующих женщин годилась бы в дочери.

— Конечно, на факты! — с вызовом ответила та. — Меня, правда, просили сохранить это в тайне. Но, не называя фамилий, я считаю своим долгом сказать: выгонять в мороз ребенка на лестницу или привязывать к батарее, запирать в темный чулан… Не давать в наказание сахара, привязывать к ноге пушечное ядро… Так наказывать детей в наши дни! Уму непостижимо! Я сон потеряла, когда узнала! Как можно, заставлять ребенка чистить ржавую корабельную цепь? — одним духом выпалила Зося, и на глаза у нее навернулись слезы.

Мать Эвы была потрясена.

— Не может быть! Какой это изверг выгоняет ребенка на лестницу, да еще в мороз?

— Я бы такому отцу, который сына к батарее привязывает, так дал, что он вверх тормашками бы полетел… — горячился Бирюковский.

— Лишать растущий детский организм сахара — это же садизм! — возмущалась Собирайская.

— Запирать в темный чулан? Святая мадонна! Я сама умерла бы от страха. Так на всю жизнь искалечить можно ребенка!

— Пушечное ядро к ноге! Да это безумие! Такими родителями должен заняться родительский комитет, — решительно заявила Солянская.

— А на цепь, как собаку, сажать, это разве лучше?..

Возмущение мешало Костиковой маме говорить.

Лицо у Зоси сделалось пунцовым, глаза засверкали.

— Нельзя требовать от детей быть правдивыми, если родители сами… — дрожащим голосом сказала она, — если у самих родителей не хватает мужества признаться!

— Что?

— Что вы сказали?

— Как вы смеете!

— Извольте объясниться…

— Коллега! Это просто недоразумение! — попыталась Пуся взять за руку практикантку. — Этого не может быть.

— Недоразумение? — закусила Зося удила. — И вы еще делаете вид, будто впервые слышите про цепь? А я вот вас спрашиваю, как вы могли придумать для сына такое изуверское наказание. А вы, да, вы, сахара ребенку не даете! А вы своего мальчика на лестницу выгоняете!

— Я? Святая мадонна!

— А вы свою дочку в темный чулан… — по очереди обращалась Зося к родителям.

— Постойте! — Пусе наконец удалось поймать ее за руку. — Откуда вам все это известно? От кого? Вы должны сказать!

Некоторое время Зося молчала, борясь с собой. Но учащенное дыхание и грозные взгляды родителей вынудили ее сдаться.

— Может, даже если я скажу… Хотя меня предупредили, что это секрет. О наказаниях мне рассказали сами дети. Современные дети гораздо умней, чем мы думаем. Да! Я ничего не сочинила, не высосала из пальца… Две недели назад я заменяла преподавательницу математики, мы должны были решать задачи… Вот тогда они все и рассказали. Вы не представляете себе, как я была потрясена. И до сих пор…