Шестой класс отличился: такого великолепного букета никто в день рождения не преподнес директору. По единодушному признанию ребят букет был что надо! Его перевязали принесенной Иреной золотой ленточкой, и делегаты от шестого класса «А» торжественно направились в кабинет. Их сопровождала пани Пусек; она на минутку забежала в школу, хотя по расписанию уроков у нее не было. Букет ей тоже понравился.

— Директор сразу обратил на него внимание, — отчитывалась возбужденная необычным событием Ирка. — Глянул на наш, потом на другие, потом опять на наш…

— И просил передать всему классу благодарность за внимание и цветы, — прибавил педантичный Немек, надевший ради такого случая модняцкую рубашку, на которую ребята пялились не меньше, чем на цветы.

— Вот это букет так букет! — с восхищением повторил кто-то еще раз, и несколько пар глаз — однако, далеко не все — с признательностью устремились на Марцина с Костиком.

— Нас шоколадными конфетами угостили! — показала Ирка две конфеты на вытянутой ладони. — Что с ними делать? Разделим на всех?

— Ты что! Сами съешьте! Вы же заслужили. Я на вашем месте слова от страха не могла бы сказать. Хорошо, что выбрали тебя, — говорила Эвка громко, чтобы услышал Марцин.

— При чем тут страх! И почет им, и конфеты — не жирно ли? — закричал Патерек.

Делегаты оскорбились. Немек положил конфеты на учительский стол и демонстративно отвернулся, сказав, что не любит сладкого. Ирка заявила: пусть ее, как Жанну д’Арк, на костре сожгут — она к конфетам не притронется.

Ни о каком костре, конечно, речи не было, но атмосфера накалилась. Еще немного — и, казалось, вспыхнет всамделишный огонь. Каждый считал своим долгом заявить, что ему на конфеты наплевать; тем не менее со всех сторон сыпались советы и предложения, как с ними поступить.

В самый разгар спора Собирай, стоявший ближе всех к столу, преспокойно сгреб обе конфеты, развернул и отправил в рот на глазах у изумленной публики. Все онемели.

— И как земля носит такого эгоиста! — выразил общее мнение Бирюк. — Целый пакет крыжовника умял — ни с кем не поделился. Всю математику чавкал! А теперь еще конфеты слопал!

— Крыжовника было мало, — нисколько не смутясь, отпарировал Собирай, — и кислятина, скулы сводит. И потом, сколько можно спорить из-за каких-то жалких двух конфет?

Но судьба наказала его. Пришлось ему посреди урока попроситься выйти, что в старших классах считалось крайне неприличным.

В школе царило в тот день необычайное оживление. Несколько раз приходил с телеграммами почтальон. Приносили букеты и корзины с цветами. Директорский кабинет напоминал цветущий сад. Перед школой то и дело останавливались шикарные машины: это приезжали поздравить директора его бывшие ученики, теперь важные шишки. Что среди них был генерал — факт бесспорный, а вот насчет министра мнения разошлись. Не было бесспорных доказательств: министры не носят мундиров. Но постепенно суматоха улеглась, и школьная жизнь вошла в обычную колею.

Вдруг с быстротой молнии класс облетела новость. Кто ее принес и откуда, так и осталось тайной. Шел урок географии, а Томаш, как известно, не любил, когда на его уроках занимаются посторонними вещами.

Как на ультракоротких волнах, разносились по классу слова, обрывки слов, внятные, однако, для настроенных на этот диапазон чутких ученических ушей:

«В муз… школе… утром… сегодня клумба… тюльпаны… кто?.. кто?.. кто?..»

Не слышали этих сигналов только Костик и Марцин: им не до того было. Марцин пообещал дома исправить позорную тройку по географии. И вызубрил урок — не подкопаешься!

Теперь остановка была только за Томашем, и Марцин старался взглядом внушить ему свое желание. Наконец эти гипнотические усилия увенчались успехом: Томаш вызвал его и промытарил минут десять, не веря своим глазам и ушам. Но Марцин отвечал так безупречно, что географ при всем своем желании не мог ни к чему придраться. Отослав Марцина на место, он довольно долго в нерешительности держал занесенную над журналом ручку. Но вот, точно шпагой, ткнув ею в намеченную графу, поставил отметку. Несколько пар глаз внимательно следило за движением его руки.

— Пятерка! — прошептал Немек. — Без натяжки!

— Пятерка! — вздохнул Марцин облегченно.

— Пятерка? — с недоумением повторила Эва. — Непонятно, за что? Неужто уши выручили?

Костик думал в этот момент совсем о другом. Торжества по случаю директорского дня рождения его, конечно, интересовали, тем более, что он считал себя к ним причастным, ведь букет привезли они с Марцином. Однако мысли его были заняты пишущей машинкой, которую решила купить мать. Именно вчера обсуждала она это с ним и с Алицией. Прикидывала, хватит ли скопленных денег на первый взнос и сколько ежемесячно сможет давать из своей зарплаты Алиция. И скоро ли машинка себя окупит. Мама печатает, будто строчит из автомата. И могла бы дома подрабатывать, но все упирается в отсутствие машинки. Костик попросил мать научить печатать и его, и она согласилась. Ей он не сказал, но Марцину сообщил по секрету, что тоже хочет зарабатывать, чтобы помочь матери. Клавиш и рычажков там пропасть! Но авось он одолеет эту премудрость. За мамой ему, конечно, не угнаться, но, глядишь, насобачится постепенно.

Сегодня после обеда мать собиралась пойти с Алицией в магазин, посмотреть, какие машинки есть в продаже. Хорошо бы, они и его с собой взяли.

На переменке ребята как-то чудно поглядывали на них, но, занятые своим, они не обратили на это внимания.

— Тюльпаны — первый сорт!

— Классные тюльпаны!

— Бабушка, говоришь, дала? Мировецкая бабуля у тебя!

В другом конце коридора они увидели Патерека, который, жестикулируя, что-то с жаром объяснял историчке.

— Чего это он руками размахался, как на физзарядке, — заметил Костик, но едва успел сказать, Патерек уже подбежал к ним:

— Солянка, в учительскую!

У двери с грозным видом стояла Скочелёва. Она вошла с Марцином в пустую учительскую, и тут началось:

— Где вы взяли цветы для директора?

— А что? — спросил Марцин, не понимая.

— Это не ответ, — строго сказала учительница. — Отвечай, да не вздумай врать.

— Зачем мне врать?

Марцин думал, что чего-то не расслышал или не понял.

— Не строй из себя дурачка! — рассердилась историчка. — Директор еще не знает. Я не хочу ему праздник отравлять. Это, надеюсь, тебе понятно? Если признаешься чистосердечно…

— Не знает? — обалдело переспросил Марцин.

Теперь сомнений не было: это сон. Сейчас он проснется, и окажется, что опоздал в школу.

— Зато я знаю! — продолжала Скочелёва. — Шила в мешке не утаишь! Надо же быть такому совпадению: поздравить директора пришла моя коллега из музыкальной школы. Как увидела ваш букет, так в лице переменилась. Уставилась на него и слова не может вымолвить. Кто-то у них в саду оборвал точно такие тюльпаны сегодня утром.

Ах, вот оно что! Теперь все понятно. У Марцина даже в глазах потемнело, и он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.

— Я просто не поверила, Солянский, что ты способен на такой поступок. У меня в голове не укладывается, чтобы кто-то из нашей школы… Быть не может! — говорила я себе и то же самое ей повторила. Но когда разобралась, сопоставила факты, да еще узнала от твоего брата, что у вас не только в Прушкове, но и вообще бабушки нет, тогда все мне стало ясно.

Зазвонил телефон. Она сняла трубку.

— Алло! Да, это я… Что вы говорите? Поймали? На площади Трех Крестов? Невероятно! Знакомый сторожа? Невероятно! Ну, да! Ну, да! Я так и думала. Нет, что вы, что вы… Ну, конечно… До свидания!

Учительница положила трубку, и Марцин краешком глаза видел, как она поникла, словно сразу стала меньше ростом.

В учительской наступило тягостное молчание.

— Ты все слышал. Прости меня, Солянский, я тебя напрасно подозревала, — с трудом выговорила она. — Вора поймали на площади, когда он продавал цветы. Поймали ученики музыкальной школы. Цветы вырастили они сами, поэтому им было особенно обидно. А этого мужчину несколько раз видели около школы — он со сторожем разговаривал. Прости меня. Можешь идти.