— Глупый старик, — сказал Хьюберт. — Он все выдумал. — И плеснул виски Космо и себе.

— Если он выдумал, — сказал Космо, — значит, ты ее прячешь где-то здесь. Где она? Наверху среди обгоревшего хлама?

— Нет, — покачал головой Хьюберт. — Нет. Она вышла. Сказала, что хочет подумать. — Он лег на спину и закрыл глаза.

— Ты ублюдок, — сказал Космо. — Когда она вернется?

— Не знаю. Обычно она гуляет часами.

— А о чем ей надо подумать? Ты что, обидел ее?

— А почему я должен обидеть ее? — голос Хьюберта стал агрессивным. — Я люблю ее.

— Я люблю ее, — сказал Космо.

— Ну не начинай сначала. О чем нам надо подумать, так это о том, кого она любит.

Песок по линии прилива замерз. Следы Флоры отпечатались на заснеженной норке, когда она прошла к воде. Море лежало перед ней цвета сплава олова и свинца и было плоским.

Хьюберт проснется и найдет ее записку на кухонном столе. Она пойдет покупать продукты, знакомиться с окрестностями и звонить.

Она написала коротко: „Я пошла гулять. Флора“. Он будет ждать ее. Она не написала: „Мне надо подумать, придумать что-то и решить“. Но когда оказалась одна на пляже, поняла, что именно это ей и надо попытаться сделать.

Флора наблюдала за чайками, охотившимися за рыбой, кружившими над морем в утреннем зимнем рассвете, прислушивалась к их одиноким крикам. У кромки воды она закуталась в пальто, подняла воротник и проследила за парой бакланов, низко летевших над водой в сторону горизонта, навстречу розовой заре. Было холодно. Между линией неба и моря плыл корабль, может быть, в Индию.

— Куда мне податься? — громко крикнула она. — Я не могу оставаться здесь.

Бредя вдоль воды, Флора вспоминала последние дни в Пенгапахе. Дни, которые так отличались от бурных недель во Франции и когда, слушая Хьюберта, она чувствовала, что их мысли и эмоции переплетаются, как ночами сплетаются их тела. Когда они приехали сюда, она как бы стояла в стороне, наблюдая за Хьюбертом, открывающим реальность своего наследства. Она смотрела на него, сравнивая действительность с выдумкой. Готовый к разочарованию, он сначала подозрительно осматривался, чтобы в случае чего дать отпор, но постепенно его охватывал восторг, горячность, он увидел, какое это замечательное место, и, очертя голову кинулся в него, подчинился его очарованию.

Она ничего не имела против того, что Пенгапах оттеснил ее от Хьюберта, она наблюдала за ним с нарастающим отчуждением, которого он не замечал. Они детально изучили Пенгапах, обошли все границы имения, поговорили с пожилой парой, миссис и мистером Джарвисами в деревне (они работали на кузена Типа).

— Старый мистер Виндеатт-Уайт был настоящим джентльменом, — сообщили они, — истинным джентльменом был мистер Хьюберт. — И смеряли взглядом молодого Хьюберта, размышляя, будет ли новый мистер таким. Не сразу, но в конце концов.

Хьюберт не заискивал перед ними, и они это оценили, согласились кое-что делать по дому, иногда разжигать камин, чтобы дом не отсыревал, держать в порядке сад, как при кузене. Кузен, как теперь стало ясно, в последние годы изредка приезжал сюда, предпочитая застревать в своем клубе в Бате.

— Он не любил, когда что-то переставляли в доме. Он приезжал в хорошую погоду для разнообразия полистать книги, посмотреть почту, но в основном это были открытки, и не так уж много.

Хьюберт, пытаясь не попасться на приманку поболтать, перешел к делу. Он сказал, что станет приезжать, когда сможет. Что ему надо зарабатывать на жизнь, а работа уводит его за границу.

— Да, — кивали Джарвисы, — вот как!

И Хьюберт сказал, что он хотел бы, чтобы его друзья бывали здесь даже без него. Что они заедут за ключами к Джарвисам. Ему неприятно, что дом пуст, так пускай хотя бы порадуются другие. Вот его кузина, мисс Тревельян, она станет часто бывать здесь, они кивали, оглядывая Флору, прикидывая, насколько она значимая часть семейства.

Конечно, думала Флора, невольно почувствовав, что можно выпрыгнуть на свободу, а Хьюберт ничего не замечал. Он вел себя, как будто она часть всего происходящего и само собой разумеется, что она его собственность и вполне впишется в его планы. Он позвонит поверенному, скажет, чтобы приготовили деньги для выплаты пожилой паре и чтобы после этого разговора они бы получили письмо с уведомлением. „У него сильные деловые качества, — подумала Флора, — и деловой вид, как и во время занятий любовью. Нельзя сказать, что это не здорово“.

— Прекрасно! Прекрасно! — закричала она небу и камням у подножия скалы. А кузен Тип одобрил бы Хьюберта? Ему понравилось письмо на русском? Не было ли Хьюберту стыдно за открытки, которые он столько лет посылал, чтобы поиздеваться? И, наконец, уверен ли Хьюберт, что она вернется с прогулки?

Флора взбиралась по камням, лезла вверх по скале, помогая себе руками и ногами, дрожавшими от напряжения, потом плюхнулась на землю, отдохнуть, едва переводя дыхание. „Я ослабла от этих бесконечных сидений в кафе, — подумала она, — от занятий любовью. А интересно, заниматься любовью с Феликсом и Космо — так же или лучше?“

Способная думать здесь совершенно раскованно — сюда они еще не заходили с Хьюбертом, — она завернулась в пальто, легла на траву и закрыла глаза, слушая бессвязное бормотание моря, воображая себя в объятиях Феликса или Космо, и не в постели, как с Хьюбертом, а здесь, на открытом воздухе, когда переплетены только ноги (они иногда так делали на простынях).

Когда она проснулась, подул ветерок, и Флора оказалась отрезанной приливом. Ей пришлось долго взбираться на скалу, чтобы вернуться домой через поля и леса вокруг Пенгапаха. Голодная, Флора вошла в дом через кухню. Покупки Хьюберта лежали на столе. Она нашла хлеб, сыр, соленья, масло, налила стакан молока.

Отражаясь в стекле гравюры, изображающей Наполеона на палубе „Беллерофона“, — она висела на стене в кухне, — Флора увидела за стеклянной дверью гостиной Хьюберта и Космо, развалившихся в креслах возле камина, и бутылку виски на полу между ними.

Жуя хлеб с сыром, Флора прислонилась к стене и прислушалась.

— Когда я позвонил, клерк сказал, что он мертв. Что он покончил жизнь самоубийством. Вот судьба, — говорил Хьюберт.

— Да, ты рассказывал, — зевнул Космо.

— Видишь, когда он угрожал, что так кончит, я его не слушал. Никто не ожидал, что поверенный способен совершить самоубийство.

— Почему бы и нет?

— Ну, ты не способен. Все, что я тогда хотел, это скорее вернуться к Флоре и привезти ее сюда.

— На моей машине.

— На твоей машине. Сейчас я чувствую себя ужасно. Может, он любил жену, а она его бросила. Понимаешь?

— Да, ты уже несколько раз говорил.

— А я убью себя, если Флора меня оставит?

— Может, и нет. Другое дело, если она меня оставит.

— Ты ее еще не получил. Я получил.

— Ты постоянно это твердишь.

— Клерк сказал, что кто-нибудь займется моими бумагами. Я решил оставить Флору здесь. Проследить, чтобы ей хватило денег и так далее. Чтобы все у нее было в порядке.

— Она знает?

— Я ей скажу. Она делает то, что я ей говорю.

Флора перестала жевать, проглотила, запила молоком.

— Там есть еще виски? — спросил Хьюберт. — Хорошо, что я тоже купил бутылку. Ты молодец, что привез свою, кстати. Я тебя уже благодарил? Эта бутылка почти пустая.

Отражение Хьюберта в гравюре наливало виски.

— По крайней мере, ты получил от привидения кузена Типа приветствие. Похоже, он наслаждался твоими посланиями, собирал их. Особенно ему понравилось то, что написала Флора. Ты никогда не догадывался, что она тебя обманула? Нет? Или ты думаешь, Тип оставил ее открытку специально для тебя?

— Выражайся яснее, чем в баре, — пробурчал Хьюберт. — Не так по-дурацки.

— А, мы уже иронизируем? Интересно, где же она?

— Ушла гулять. Еще налить?

— Когда я первый ее нашел, она выходила прямо из моря… Очень было мило.