Написали официальное ходатайство, просили обком партии помочь Павлову и многодетной семье. Начальник полигона ходатайство подписывать не стал, а полковник Артемьев должность свою считал не высокой и не убедительной. Обращаться, предложил он, надо в облвоенкомат, а уж военный комиссар области может надавить на обком. И вообще, надежнее и проще работать по-новому — действовать через баб. Жена начальника полигона — брянская, пусть она отправит в родной город несколько туш сайгаков, только при таком ходатайстве Вооруженные Силы СССР получат нового Королева.
Здравый смысл полковника временами удручал Травкина. Однако он подумал и согласился. Да и помнил, как легко Артемьев подмахивал составляемые Родиным документы, приговаривая: «Э... Там, на небе, разберутся, что от черта, а что от ангела...»
И сайгачьи туши отправили в Брянск, и ходатайство, и самого ефрейтора Павлова. А как быть с разработчиками «Долины»? Им-то — тоже надо устраивать жизнь.
Травкин обзванивал полигон, искал человека с громким именем, с внушительным научным званием, сгодился бы на худой конец и просто лауреат Государственной премии. Написаны шестнадцать характеристик, смахивающих на просьбы, в сущности — призыв, обращенный к отделам кадров. Указано, что инженер имярек — истинно талантливый человек, способный принести государству громадную пользу, надо лишь разумно организовать его творческий процесс, дать ему возможность по-своему мыслить. Поставлена точка — а кем подписывать эту необычайную характеристику, похожую на сопроводительную записку, какая прилагается к прибору повышенной надежности и еще более повышенной чувствительности? Кто такой Травкин для руководителей предприятий радиотехнического профиля? Всего лишь начальник 5-го отдела МНУ. Не посылать же вместе с документом сайгачью ляжку.
Пожалуй, творец отечественной коитусологии скрепил бы своей подписью сомнительной надежности документ, если уж он подписался под актом липовой комиссии по «Долине». И звание есть, и должность, и даже лауреат за исследование гидроманипуляторов. Но творца нет, отсутствует. Зато на месте, то есть на 78-й площадке, теоретик Сурайкин. Ему и позвонил Травкин. И встретил полное непонимание. Теоретик, видимо, совсем перестроился под Ландау, подозрительно спрашивал и переспрашивал: какие еще инженеры? учились ли они у него? что это за объект — «Долина»? какое отношение к ней имеет он? кто такой Травкин? и вообще — какое сегодня число?.. Травкин извинился и положил трубку. Более он не собирался никому звонить, да и кому из внушительно-звучных охота торчать на полигоне накануне праздников.
Ему позвонили — с КПП, трубка, обрезающая частоты, тем не менее хорошо передала модулирование высокого тенорка. «Вадим Алексеевич, Рузаев я, Николай Иванович, по очень нужному тебе вопросу... Скажи, пожалуйста, доминиканцам своим, чтоб допустили к стопам...»
Травкину показалось, что Николай Иванович пьяноват в меру, но он ошибался, и ошибиться было нетрудно — от Николая Ивановича попахивало зажаренным барашком, под соусом и в пряных травах, очень уютно поблескивали во рту золотые коронки, ум, честь и совесть сквозили во взгляде все понимающих глаз.
— Прежде всего, Вадим Алексеевич, поздравляю тебя с орденом. Награда заслуженная, хотя, буду откровенным, могли бы в отношении тебя расщедриться и на большее... Я, как заметил, на «ты», формально не имея права, но давай уж без этих тонкостей, мы с тобой в одной упряжке, поэтому выясним все недоразумения сразу. В известном тебе учреждении не захотели почему-то ознакомиться с н а с т о я щ и м заключением, мною подписанным, предпочли вариант, несколько одиозно оценивающий твои исправления схемы селекции импульсов. Дело в том, что по одному и тому же вопросу я написал два ответа, глубоко отличающихся друг от друга. Скажу тебе сразу, что отвечать на официальные запросы именно так — мой принцип, потому что люди, ставящие передо мною те или иные вопросы, вовсе не истину ищут, их интересуют варианты, которые они и применяют в зависимости от неоднозначной расстановки сил... — Он не мог не заметить напряжения, в каком слушал его Травкин, и снял напряжение это. — Я узнал, что ты по всему полигону ищешь титулованных мерзавцев, и сам прикатил. Насколько я понимаю, речь идет о виде на жительство, которое ты хочешь дать разработчикам «Долины». Если тебе так надо, я подпишу. Более того, я пойду с твоими рекомендациями к министру, к вице-президенту Академии наук, но проку-то!.. Ба! — воскликнул он, остановившись перед картиной Базанова. — Павел Григорьевич! Узнаю домашнюю кисть великого труженика. Так я подпишу, подпишу... — отошел он от заблудившихся дервишей и посмотрел на Травкина, испрашивая разрешения на дальнейшее, и чуть помедливший Травкин взглядом пригласил Рузаева не стесняться. Николай Иванович сел, закурил, не отказался от коньяка, ножичком для фруктов развалил яблоко пополам и с наслаждением вгрызся в него. — Подпишу, подпишу, только надо ли?.. У нас колоссальный разрыв между уровнем теоретического мышления и способами инженерного воплощения теорий. Эти шестнадцать человек, уверяю тебя, рассредоточенные по институту, мало-помалу подтягивают к себе, к своему уровню коллег, рядом работающих. Учти и следующее. Уж очень они, разработчики твои, масштабны, еще не определили себя, кое-кто покинет радиоэлектронику, кое-кто сопьется, два-три человека — вот и весь осадок этой взвешенной смеси, естественный отбор выделит тех, у кого и зубы повострее, и когти крепче, и мозги порасторопнее. Но если ты ратуешь за подпись, то подпишу. Хоть сейчас. С чистым сердцем. Я ведь их знаю, я на них давно глаз положил.
— Могу я надеяться, что вслед за подписью не полетит документ, тобой подписанный и твоим авторитетом опровергающий предшествующую подпись? Расстановка сил всегда неоднозначна ведь.
Николай Иванович кивнул, соглашаясь с такой постановкой проблемы и отдавая должное прозорливости Травкина.
— Ты не учитываешь одного важнейшего, я бы сказал — концептуального момента. Принципиальность в моем понимании — это отсутствие какого-либо стойкого, однобокого взгляда на быстротекущий мир. Я понимаю всю нравственную подлость этой концепции, но рационально признаю ее неизбежность. Что касается наветов на тебя, сочиненных моими мальчиками, то эти смышленые кандидаты получили от кого-то заказ на шельмование Травкина. Ты будь к ним милостив, тебе трудно поставить себя на их место, но попробуй, представь. Диссертация, защищенная и утвержденная, сущая белиберда, как подавляющая часть всех кандидатских, отсюда и неуверенность в себе, моральная травма, залечить которую пытаются успехами на административном поприще, а для революций в психике и нравственности эпоха выставила запретительные флажки. Ты на них не обижайся, они горят желанием искупить вину и кое-что в этом направлении сделали, я потом скажу...
Каким-то оголенным показался Травкину мир... Не потому ли, что наступила — сегодня — зима в полигонном календаре, подъем у солдат на час позже, вместо физзарядки — уборка снега. Пронзительно неподвижны и черны антенны «Долины». Жарко натоплены обе печки, но сквознячок рассасывает космы сигаретного дыма. Пусты книжные полки, все скопленное всеми главными конструкторами упаковано и послано ефрейтору Павлову. Нет и морса в холодильнике: Травкин узнал стороной, что специалист по изготовлению этого напитка сидит — демобилизованным — в казарме и домой не отпускается по той причине, что без морсу Травкину нельзя, — вот и пришлось в очередной раз объясняться со здравомыслящим Артемьевым, отпустили солдата на волю. («Ну, каюсь, перебрал, но у нас-то, Вадим Алексеевич, не за то ругают!..»)
Но в остальном — все, как в тот июньский день, когда в домик этот вошел Федор Федорович. Тогда Травкин — он сознавал это сейчас — проявил преступное невнимание к словам умудренного жизнью Куманькова, тогда он, оглушенный и ослепленный собственной гордыней, зубоскалил и ерничал, святотатственно словоблуд ил. Итог плачевный.
— Я тебя внимательно слушаю, — приветливо сказал Травкин.
