Вдруг разнеслось: не только двадцать «Бугов» на Кап-Яре срывались в генерацию, но и полсотни других станций. Какой-то массовый машинный психоз обуял полигон. Вновь топот сапог, Травкин успел захватить с собой Каргина, обоих посадили в Ил. Был закатный час, со снижающегося самолета открывалась картина поразительной красоты: дымы жилищ — в полном безветрии — величавыми колоннами подпирали небо. С земли передали: температура — минус пятьдесят пять. С самолета на вертолет — и уже в темноте приземлились на той площадке, откуда пошла электронная эпидемия. Бегом достигли гостиницы, навалились на примерзшую дверь. Встретили их ревом: дверь закрывай, дверь, береги тепло!.. По коридору, мерзлому и продутому, ходили в наброшенных куртках, в комнатах яростно гудели печки. Все койки заняты, но Каргин нашел кого-то из Великого Братства, и два лежачих места нашлось. Он же оббегал все комнаты и доложил: дела плохи, все десять травкинцев — на другой площадке, помощи ждать неоткуда, транспорт на полигоне в бездействии, моторы не заводятся, заглох и движок, питающий «Буги», что в трех километрах отсюда, уже второй день никто из гостиницы не выходит — из-за мороза и полного непонимания, что происходит со станциями, все варианты опробованы, в угловой комнате заседает с утра экстренно собранная комиссия, представители НИИ и завода, что они решат — никому не известно, пока же все занимаются чем кому хочется. С толку сбила всех телефонограмма: загенерировали два «Буга», принятых в ноябре и отправленных в теплый закавказский военный округ. Значит, не мороз виною. Но что тогда?

— Ясно, — сказал Травкин. Он уже бывал в таких переделках.

В угловой комнате все заседали. Какой-то напившийся субъект ходил из комнаты в комнату с изъявлениями дружбы, и все мягко отстраняли его от себя, как не в меру расшалившегося котенка. Женщина бродила по коридору, спрашивая всех, как попасть ей в гостиницу, где живут женщины. Появилась она чуть раньше Травкина и Лени, была в унтах, ватных брюках и куртке, из-под ушанки выбивались чудесные волосы. Никому не хотелось в шестидесятиградусный мороз показывать ей дорогу, и отвечали, что ближе к ночи «все рассосется».

Вдруг из угловой комнаты вышел высокий парень в свитере с оленями. Открывая одну дверь за другой, он звал всех в красный уголок на внеочередное собрание. Решительный, длиннорукий и очень сильный, парень этот схватил пьяного за шею, приподнял и вышвырнул на мороз. Потребовал у женщины документы, услышал, что документов нет, и технически грамотно решил проблему и с документами, и с ночевкой: от бачка с питьевой водой, опечатанного и на замке, оторвал кружку с цепью и приковал женщину к бачку. Утром, сказал он ей, запросим штаб. Приволок с мороза окоченевшего пьянчугу. Все, что делал парень, возражений ни у кого не вызывало. «Воронцов, наш, из 8-го отдела...» — сообщил Травкину Леня.

Все собрались в красном уголке. Здесь было теплей, чем в коридоре.

— Обойдемся без президиума, — начал Воронцов. — Положение тревожное. Завтра — 26 декабря, а не сдан ни один «Буг». Военные — в панике. А эти толкачи с завода и разработчики — в полной прострации, все ждут указаний. Пока же известно, что, кроме денег, им ничего не обещано. Премиальный фонд — по пять окладов, как минимум. Что я предлагаю? Я предлагаю следующее: завтра пешком (автобусов не будет) добраться до станции. Что движок включу — это гарантирую. Кое-какие идеи у меня есть. Время не терпит. Не скрою: морозы не ослабнут, прогноз обещает повышение температуры только через два дня. Кто со мной — прошу поднять руки.

Молчали. В коридоре скребся отошедший пьянчуга. Ни одной поднятой руки.

— Понимаю — мороз... Но у меня с собой спирт, десять литров. Не замерзнем.

Всплеснулось оживление — и вновь гладь тишины. Все молчали и думали. Предугадав, что будет надумано, Воронцов прибег к последнему, видимо, доводу. Поднял над головой тонкий продолговатый предмет.

— Авторучка. Ленинградская. «Союз»... Дешева, проста, нормально пишет и вполне сносно выглядит. Все видите? — вкрадчиво спросил он и так же вкрадчиво продолжал: — Две недели назад, перед полигоном, в одном московском ресторане я познакомился с молодым американцем. Ему у нас все не то и все не так. По-английски — это он мне говорит, по-английски же, — не с кем поговорить, рестораны ночью не работают, в бар для прессы пустили только по рекомендации. В борьбе за мир, кстати, принимает участие, войны не хочет и в знак дружбы хотел мне подарить «паркер», авторучку, от которой я отказался. Тогда-то и вспыхнула в нем идея: научить русских делать авторучки самим. Так вот, эта скотина раскрутила «паркер» и на бумажной салфетке набросала чертеж — основные детали авторучки, схему действия, примерную технологию, — причем американец чертил с о в е т с к о й авторучкой!.. Вам это понятно?.. (Все напряженно слушали.) И мне, с ним говорившему на английском языке, пожаловался на русских: ни один из них, мол, не сможет выйти из состояния варварства и выучить язык Америки... Теперь-то вы поняли? Этот самовлюбленный тип — не исключение, все американцы в той или иной степени заражены этой спесью. Товарищи, покажем чванливой Америке нашу силу, наше могущество, наши ракеты и наши станции наведения, в том числе и «Буги»... Друзья! Я призываю всех с утра возобновить настройку «Бугов»!

Возможно, кое-кто и поднял бы, соглашаясь, руку, но взъерепился Леня Каргин. Мало того что он хорошо знал Воронцова, он еще и прилетел сюда со своим спиртом и ни от кого не зависел.

— Не надоело кормить народ сталинскими объедками?.. На нас аукнется все! Не Америку, а нас прижмут к ногтю! Пошел ты со своим «паркером» и своим «Союзом»!..

Травкин — молчал... Еще в самолете он догадался, что надо делать с «Бугами». Лег на койку поверх одеяла, закрыл глаза. Встал в три ночи. С собой решил никого не брать: чужой монастырь, чужие порядки, а у Каргина ноги с позапрошлой зимы подморожены. Тщательно оделся. Положил в мешок все нужное для жизни и работы на необитаемом островке в трех километрах от гостиницы. Отцепил женщину от бачка и перенес ее на свою койку. Все делал тихо: не хотелось никого провоцировать своим уходом. Вышел. Полное, абсолютное безветрие. Оглушительно скрипел снег под ногами. Гостиницы стояли черными и безмолвными. До звезд — рукой подать. Четыре «Буга» темнели островком в снежном океане, по накатанной дороге до них — три километра, прямиком — много меньше, и на прямом пути этом Травкин увидел впереди себя движущуюся черную точку. Этой точкой мог быть только Воронцов, а точкой, что показалась сзади, — только Каргин. Самое трудное досталось первому, Воронцову, он проламывал расщелину в затвердевшем снегу.

— Про Америку — ни слова! — предупредил в кунге Травкин, и все же Воронцов и Каргин нашли повод, разругались вдрызг.

Любое радиотехническое устройство — это нечто, лежащее между входом (импульсом) и выходом (тоже импульсом). Все события в устройстве Воронцов представлял торжеством правопорядка — от осмотра места преступления (какой-нибудь лампы или емкости) до вынесения законного приговора преступнику (импульсу). «Свидетель утверждает обратное... — приговаривал он, рассматривая картинку на экране осциллографа. — Ваша длительность была сто микросекунд!» Электронно-юридическая тарабарщина, объяснил сам Воронцов, от семейного воспитания. Отец — крупный милиционер, гроза воров, растлителей и налетчиков, мама — адвокат, защитница тех же правонарушителей. Неумолимый закон природы требовал от родителей производства сына-прокурора, чтоб замкнуть им цикл жизнеобеспечения в рамках семьи, но глас более высокого предназначения позвал его, юного и красивого, в МАИ, а оттуда на полигоны, на фронт борьбы с американским империализмом. Холостяк, разумеется, — продолжал он, подшучивая над собой и косясь на мрачного и недоверчивого Каргина, — исходя из того, что дети его непременно были бы ворами и налетчиками, замыкать цикл так замыкать...

Тут-то и взорвался Каргин, ни о судебном следствии, ни о прокурорском надзоре понятия не имевший. «Ты у меня заговоришь, сука! — набросился он на импульс в модуляторе. — Да я тебя туда сошлю, где белым медведям холодно! Я тебя здесь же, в милиции, сгною!..»