Отложились новые пласты красного песчаника — ржаво-красные, такие же красные, какими были безжизненные марсианские пустыни — это был знак отсутствия жизни, знак эрозии и ветра, жары и холода. Суперконтинент превратился в обширную тёмно-красную равнину, которая тянулась на тысячи километров и была отмечена лишь стёртыми остатками последних гор.

Тем временем снижение уровня океана обнажило мелководные континентальные шельфы. Когда они высохли, начался быстрый процесс выветривания, забирающий кислород из воздуха. На суше множество животных просто задохнулось насмерть. А в океанах, когда сгладился температурный градиент между полюсами и экватором, замедлилась циркуляция воды. Вода застаивалась.

И на суше, и на море виды уходили в небытие, словно листья опадали с осеннего дерева.

В усыхающем мире знакомые состязательные игры хищника и добычи больше не были такими успешными. Миру не хватало энергии на поддержание существования больших и сложных трофических паутин и пищевых пирамид.

Вместо этого жизнь вернулась к гораздо более древним стратегиям.

Совместная работа была таким же старым решением, как сама жизнь. Даже клетки тела Последней были результатом слияний более примитивных форм. Древнейшие бактерии были простыми существами, жившими за счёт серы и жары адских условий ранней Земли. Для них появление цианобактерий — первых фотосинтезирующих организмов, которые использовали солнечный свет, чтобы превратить двуокись углерода в углеводы и кислород — было бедствием, поскольку химически активный кислород был смертельным ядом.

Те, кто выжил, выиграли благодаря объединению усилий. Пожиратели серы объединились с другой примитивной формой — свободноживущим плавающим организмом. Позже в этот союз вошла бактерия, дышащая кислородом. Триединая сущность — пловец, потребитель серы и специалист по кислородному дыханию — приобрела способность к размножению путём деления клетки и могла захватывать пищевые частицы. Во время четвёртого поглощения некоторые из растущих комплексов захватили ярко-зелёные фотосинтетические бактерии. Результатом этого стало появление плавающих зелёных водорослей, предков всех растительных клеток. И история продолжалась.

На протяжении всей эволюции жизни происходило ещё больше объединения, даже генетического материала. Сами люди — и их потомки, в том числе Последняя — были похожи на колонии совместно действующих живых существ, от полезных бактерий в их кишечниках, которые обрабатывали пищу, до поглощённых целые эоны тому назад митохондрий, который обеспечивали энергией сами их клетки.

Так это было и сейчас. Интуитивная догадка Джоан Юзеб, высказанная давным-давно, оказалась верной: так или иначе, но будущее человечества лежало в области сотрудничества, как друг с другом, так и с окружающими их существами. Но она никогда не смогла бы предсказать одного — каким было окончательное проявление этого сотрудничества.

Древо, отдалённый потомок баранца из времён Памяти, довело принцип сотрудничества и распределения благ до крайности. Теперь Древо не могло выживать без термитов и других насекомых, которые доставляли питательные вещества к его глубоким корням, и без пушистых ясноглазых млекопитающих, которые добывали для него воду, пищу и соль, а также сажали его семена. Даже его листья, строго говоря, принадлежали другому растению, которое жило на его поверхности и питалось его соком.

Но аналогичным образом симбионты, в том числе послелюди, не мог выжить без поддержки со стороны Древа. Его жёсткие листья защищали их от хищников, от иссушающе жаркого климата, и даже от «ливней века». Сок подавался через чревные корни — ровно так же, как само Древо забирало причитающиеся ему питательные вещества, по тем же самым проводящим путям: младенцев не кормили грудью, но их пеленало и вскармливало посредством этой растительной пуповины само Древо. Сок, который всасывался из глубочайших пластов, содержащих грунтовые воды, поддерживал их жизнь по время самых суровых засух, терзавших суперконтинент, и ещё этот сок, насыщенный полезными химическими соединениями, излечивал их раны и болезни.

Древо играло свою роль даже в воспроизводстве людей.

Сексуальные отношения всё ещё сохранялись — но они были исключительно гомосексуальными, потому что сейчас остался только один пол. Секс служил исключительно для укрепления социальных связей, для удовольствия и отдыха. Людям больше не был нужен секс для размножения, и даже для объединения генетического материала. Всё это делало Древо. Оно забирало в свой сок жидкости тела от одного «родителя» и, распределяя их по всей своей могучей массе, смешивало их и доставляло в тело другого «родителя».

Однако люди по-прежнему рожали сами. Последняя сама родила младенца, который теперь лежала в своей лиственной колыбели. Это наследие, узы между матерью и ребёнком, оказалось слишком существенным, чтобы от него можно было отказаться. Но уже больше не приходилось кормить своего ребёнка, ни грудью, ни как-то иначе. Всё, что следовало дать своему ребёнку — это внимание и любовь. Его больше не приходилось растить. Всё это делало Древо посредством органических процессов, протекавших в его лиственных коконах.

Конечно, отбор по-прежнему действовал — но своеобразно. Только те индивидуумы, которые хорошо взаимодействовали с Древом и друг с другом, были окружены его заботой, и им позволялось внести свой вклад в циркулирующий по Древу поток зародышевого материала. Больные, слабые и уродливые удалялись с растительной безжалостностью.

Такое тесное сближение биологии растения и животного могло бы показаться маловероятным. Но при достаточном количестве времени адаптация и отбор смогли превратить хрипло дышащую воздухом лопастепёрую рыбу с лёгкими в динозавра, человека, лошадь, слона или летучую мышь — и даже в кита, обратно в рыбообразное существо. По сравнению с этим соединение людей и деревьев посредством пуповины было достаточно тривиальным образчиком конструирования.

В мифах исчезнувшего человечества встречался своего рода предвестник этого нового уклада жизни. Легенды Средневековья о Тартарском барашке рассказывали о баранце — дереве, внутри плодов которого, как считалось, находились крохотные ягнята. Все легенды человечества сейчас уже были забыты, но история о баранце, о слиянии животного и растения, отозвалась странным эхом в эти далёкие времена.

Но у всего была своя цена, как всегда. Сложный симбиоз с Древом вверг постлюдей в своего рода застой. Через какое-то время тела Последней и её вида специализировались к существованию в условиях жары и сухости, упростились и стали функционировать успешнее. Как только установилась эта ключевая связь, Древо и люди стали настолько хорошо приспособленными друг к другу, что никто из них больше не мог изменяться быстро.

С тех пор, как змеящиеся пуповины начали проникать червями в глубины животов послелюдей, с тех пор, как люди впервые воспользовались защитной оболочкой из листвы баранца, двести миллионов лет пролетели незамеченными.

Но даже сейчас, даже после того, как прошло столько времени, символические связи оставались слабыми по сравнению с более древними силами.

В своей медленной растительной манере Древо пришло к выводу, что пока люди не могли позволить себе ещё одного ребёнка. Младенец Последней рассасывался — её вещество возвращалось Древу.

Это был древний расчёт: в трудные времена выгоднее было пожертвовать уязвимыми молодыми особями и поддержать жизнь зрелых индивидуумов, которые могли бы размножаться, когда условия станут лучше.

Но ребёнок был уже почти такого возраста, когда он мог сам прокормить себя. Ещё немного, и она дожила бы до самостоятельной жизни. И это был ребёнок Последней: первый, кого она родила, и возможно, единственный, кого ей будет когда-либо позволено иметь. Древние позывы враждовали друг с другом. Эта борьба одного инстинкта против другого была ошибкой адаптации.

Это был первобытный расчёт, древняя история, повторявшаяся вновь и вновь, во времена Пурги, Юны и бесчисленных прародительниц, затерянных во тьме, которых даже трудно представить себе. Но даже сейчас, в конце времён, дилемма так жестоко жгла мозг Последней, словно она только что родилась в адском пламени.