Было трудно поверить, что прошло всего лишь чуть больше месяца с тех пор, как они вышли из Ямы.

Пока у них не было реальной потребности заниматься этим — разводить огонь самостоятельно. У них всё ещё оставалось множество коробок влагоустойчивых спичек, и достаточный запас упаковок триоксана — химического источника высокой температуры, весящего немного и широко используемого военными. Но Снежок смотрел в будущее, в тот день, когда им уже не удастся воспользоваться тем, что вынесли из Ямы. Конечно, в какой-то степени он «хитрил». Он пользовался своим прекрасно изготовленным тысячу лет назад швейцарским армейским ножом, чтобы сделать лук и огневую доску; позже ему пришлось бы пользоваться каменным ножом. Но — не всё сразу.

Это древнее поле лежало недалеко от части обширного массива дубрав, которые, насколько они смогли разведать, преобладали на ландшафтах Англии после эпохи человека. Оно раскинулось на небольшой возвышенности. На западе, дальше вниз по склону холма, раскинулось озеро. Снежок мог разглядеть следы каменных стен, исчезающих в глубине спокойных вод. Но озеро заросло тростником, кувшинками и прочей травой, а на его поверхности он мог различить нездоровый серо-зелёный блеск водорослевого цветения. Эутрофикация — так говорил Бокоход: даже сейчас искусственные питательные вещества — особенно фосфор — выщелачивались из земли в озеро и подстёгивали развитие миниатюрной экосистемы. Снежку казалось невероятным, что всё то дерьмо, которое закачивали в свою землю давным-давно умершие фермеры, по-прежнему могло отравлять окружающую среду вокруг него, но это, похоже, было правдой.

Этот пейзаж был до странности пуст. Его окружала тишина. Даже птичьего пения не было слышно.

Некоторые существа, вероятно, быстро восстановили прежние позиции, как только прекратились охота, контроль численности вредителей и использование человеком земель — это зайцы, кролики, куропатки. Крупные млекопитающие размножались настолько медленно, что восстановление должно было занять значительно большее время. Но явно существовало несколько видов оленей, и Снежок мельком заметил в лесах свиней. Им не попадалось никаких крупных хищников. Даже лисицы встречались редко. Совершенно не было никаких хищных птиц, кроме нескольких скворцов, выглядящих довольно агрессивно. Бокоход сказал, что специализированные хищники, стоящие на вершине пищевой пирамиды, должны были вымереть, поскольку поддерживающие их пищевые цепочки разрушились. В Африке, вероятно, тоже не осталось никаких львов или гепардов, сказал он, даже если они избежали съедения последними голодающими беженцами-людьми.

Возможно, подумал Снежок. Однако его больше интересовали крысы.

Конечно, равновесие в итоге восстановилось бы. Изменчивость, адаптация и естественный отбор позаботились бы об этом; так или иначе старые роли оказались бы заполненными. Но это сообщество могло бы ничем не напоминать то, которое исчезло до этого. И ещё, как сказал Бокоход, поскольку среднестатистический вид млекопитающих существовал на протяжении нескольких миллионов лет, пройдут, соответственно, миллионы лет — десять, возможно, двадцать, двадцать миллионов лет — прежде чем вновь сложится мир, блистающий своим богатством. Поэтому, даже если бы люди восстановили численность и продолжили существовать, скажем, ещё пять миллионов лет, они не увидели бы ничего похожего на тот мир, который Снежок знал, будучи ребёнком.

Снежок определённо не был фанатиком в охране лесов. Но в этих мыслях было что-то глубоко тревожное. Насколько странным было дожить до этого времени и увидеть, как это происходит.

Всё ещё никакого дыма, и он не получил ни одного проклятого тлеющего уголька. Он продолжил работать луком.

Главной проблемой в добывании огня было то, что это давало ему слишком много времени на размышления. Он тосковал без своих друзей, без братства морской жизни. Он скучал по своей работе, даже по рутинным делам — возможно, как раз по рутине больше всего, потому что она придавала его жизни определённость, которая отсутствовала сейчас.

Он понял, что скучал по шуму, хотя это было сложнее понять: телевидение, компьютерные сети, музыка, кино и реклама, логотипы, рекламные мелодии и новости. Он подозревал, что единственной вещью в новом мире, которая в итоге свела бы его с ума, была бы тишина — всеохватная, жестокая, растительная тишина. Его бросало в дрожь, когда он представлял себе, как всё было в последние дни, когда все машины перестали работать, а мигающие логотипы, неоновые трубки и экраны мерцали и гасли — один за другим.

И он тосковал без Клары. Конечно же, тосковал. Он никогда не знал своего ребёнка, даже никогда не видел его или её.

Вначале его мучали приступы чувства вины: вины за то, что он всё ещё был жив, когда так много людей скрылись во тьме, вины за то, что он ничего не мог сделать для Клары, вины за то, что он ел и дышал, мочился и испражнялся, а ещё тайком поглядывал на попку Луны, тогда как все, кого он когда-либо знал, были мертвы. Но это чувство, милостью судьбы, постепенно притуплялось. Он был навечно благословлён тем, что Бокоход один раз назвал отсутствием воображения.

Или, возможно, это было больше, чем вина.

В ясном свете этого нового времени его прежняя жизнь в перенаселённой туманной Англии двадцать первого века казалась всего лишь сном. Он словно растворялся в зелени.

Среди листвы, достигавшей высоты его пояса, в дюжине шагов от него, послышался шелест. Он повернулся в ту сторону, молча и сохраняя неподвижность. Один стебель травы, отягощённый семенами, изящно вздрагивал. В том месте он установил западню. Что там было среди листвы — изгиб плеча, взгляд ясных глаз?

Отложив лук и стержень, он встал, потянулся и небрежно зашагал к месту, где послышался шелест. Он вытянул лук из-за спины, взял стрелу из колчана, сделанного из кроличьей кожи, осторожно вложил её в лук.

В листве ничего не двигалось — до тех пор, пока он не оказался почти рядом — а затем внезапно что-то мелькнуло, бросившись в сторону при его приближении. Он заметил бледную кожу, испещрённую бурым, и длинные конечности. Лиса? Но это существо было большим — крупнее, чем что-либо виденное им здесь до сегодняшнего дня.

Без дальнейших колебаний он подбежал к существу, поставил ботинок на его поясницу и направил стрелу ему в голову. Существо извернулось и перекатилось на спину. Оно выло, словно кошка, закрыв лицо руками.

Он опустил лук. Руки. У него были руки, как у человека или обезьяны.

Его сердце бешено колотилось, и он уронил лук. Он встал на колени поверх существа, прижимая его туловище к земле, и схватил его за запястья. Оно было худощавым, гибким, но очень сильным; потребовалась вся его сила, чтобы отвести эти руки от лица. Но это существо всё равно плевалось и шипело на него.

Но его лицо — нет, её лицо — не было лицом шимпанзе или любой другой обезьяны. Оно было однозначно человеческим.

Несколько долгих секунд Снежок, изумлённый, сидел верхом на девочке.

Она была голая, и, хотя была заметна её бледная кожа, она была покрыта рыхлой шерстью из взлохмаченных рыжевато-бурых волос. Волосы на её голове были темнее — путаница грязных локонов, которые выглядели так, словно их никогда не стригли. Она была невысокой, но у неё были груди, небольшие отвислые мешочки с твёрдыми сосками, торчащими среди шерсти, а ниже треугольник более тёмной шерсти в её промежности был запачкан тем, что могло быть менструальной кровью. И у неё уже были растяжки.

Кроме того, от неё воняло, как в обезьяннике.

Но это лицо было совершенно не обезьяньим. У неё был маленький, но выступающий нос. Её рот был маленький, а подбородок V-образный с явно выраженной ямкой. Лоб над голубыми глазами был ровным. Но был ли он чуть ниже, чем у него?

Она имела человеческий облик, несмотря на свой волосатый живот. Но её глаза были туманными. Испуганными. Смущёнными.

Его горло напряглось, и он заговорил с нею: