День за днём продолжалась непрекращающаяся засуха.

Озеро превратилось просто в лужу посреди чаши из покрытой трещинами грязи. Вода была загрязнена навозом и трупами животных — но люди всё равно пили её, потому что у них не было выбора, и многие из их страдали от поноса и других болезней. Падёж среди животных продолжался. Но теперь свежего мяса было мало, и между волками, гиенами и кошками началась жёсткая конкуренция.

Группы худощавого народа и костебровых зловеще поглядывали друг на друга.

Среди людей Матери первым умер младенец, девочка. Её крошечное тело было обезвожено из-за поноса. Её мать голосила над маленьким трупом, а потом отдала его своим сёстрам, которые забрали его, чтобы зарыть. Но земля была сухая и твёрдая, и ослабленные люди с большим трудом рыли её. На следующий день умер другой человек — старик. И ещё двое на следующий день — ещё два ребёнка.

После этого, после того, как они начали умирать, люди стали приходить к Матери.

Они приблизились к её подстилке с ослепительно сияющим черепом на шесте. Они сели на пыльную землю, пристально глядя то на Мать, то на Глазастую, то на животных и геометрические узоры, которые они нацарапали повсюду. Всё больше людей стало копировать привычки Матери, нанося спирали, лучистые рисунки и волнистые линии себе на лица и руки. И они пристально смотрели в пустые глазницы Молчаливого, словно пытаясь обрести мудрость.

Главный вопрос был «почему?». Мать смогла сказать им, почему умер её сын — от невидимой болезни, которую ещё никто даже не сумел назвать; она смогла определить и наказать Мрачную — женщину, которая причинила эту смерть. Конечно, если кто-то и знал, почему эта засуха поразила их, то это только Мать.

Мать разглядывала эту неотёсанную толпу; её ум работал без отдыха, мелькали мысли и высвечивались взаимосвязи. У засухи была причина; конечно же, была. За каждой причиной стоит намерение, чей-то ум — и неважно, можно ли было увидеть его, или нет. А если был ум, с ним можно было бы договориться. В конце концов, её люди уже были торговцами, инстинктивно запрограммированными на переговоры, вот уже семьдесят тысяч лет.

Но как она должна была договариваться с дождем? Что она могла предложить на обмен?

И эти размышления были отягощены её подозрениями в отношении людей. Кому из них можно было бы доверять? Кто из них болтал о ней, когда её не было рядом? Даже сейчас, когда они во все глаза смотрели на неё, полные своего рода намёков на надежду, общались ли они так или иначе друг с другом, посылали ли друг другу тайные сообщения жестами, взглядами, и даже линиями в пыли?

Наконец, ответ сам пришёл к ней.

Бык, крупный и вспыльчивый мужчина, который бросил ей вызов после смерти Мрачной, пришёл и присоединился к сходке недовольных. Он сильно ослабел из-за поноса.

Мать резко встала и приблизилась к Быку. Проросток следовал за нею.

Бык, ослабленный и больной, сидел с жалобным видом на земле рядом с остальными. Мать мягко положила ладонь ему на голову. Он изумлённо посмотрел на неё, и она улыбнулась ему. Затем она попросила его идти за ней. Бык встал — неуклюжий и спотыкающийся, страдающий от головокружения. Но он позволил Проростку отвести себя к собственной подстилке Матери. Там Мать предложила ему лечь.

Она взяла деревянное копьё; его обугленный конец, пропитанный кровью, затвердел от частого использования. Она повернулась к людям и сказала:

— Небо. Дождь. Небо делать дождь. Земля пить дождь, — она взглянула в безоблачный купол неба. — Небо не делать дождь. Сердитый, сердитый. Земля пить много дождь. Жажда, жажда. Кормить земля».

И одним плавным движением она вонзила копьё в грудь Быка. Он забился в конвульсиях, его кулаки вцепились в копьё. Кровь исторглась из его разинутого рта, а моча побежала по ногам. Но Мать изо всех сил крутила копьё и чувствовала, как оно разрывает мягкие органы внутри. Бык глухо шлёпнулся на подстилку и больше не двигался. Мать улыбнулась и выдернула копьё. Кровь продолжала течь на землю.

Стояла тишина. Даже Проросток и Глазастая смотрели, раскрыв рты.

Мать нагнулась и сгребла горсть липкой, напитавшейся кровью пыли. «Смотрите! Пыль пьёт. Земля пьёт». И она засунула пыль в половинку рта своего ребёнка; она окрасила его зубы в красный цвет. «Дождь приходит, — мягко сказала она. — Дождь приходит». Затем она обвела взглядом глядящих на неё людей.

Один за другим они потупили взор, не в силах выносить её пристальный взгляд.

Медовая, дочь Мрачной, нарушила магию момента. С криком отчаяния она сгребла горсть камней и швырнула их в Мать. Они лишь бесполезно застучали по земле. Потом Медовая убежала к озеру.

Мать холодным взглядом следила, как она уходила.

В глубине своего сердца Мать верила всему, что сказала, всему, что сделала. Тот факт, что жертвоприношение бедного Быка преследовало политическую цель — потому что он был одним из тех, кто наиболее явно выступал против неё — не затрагивал её веры в себя и в свои действия. Смерть Быка была целесообразной, но она также смягчит дождь. Да, всё было именно так. Поручив Проростку распорядиться трупом, она ушла в свой шалаш.

Несмотря на принесённую жертву, дождь не пришёл. Люди ждали, один засушливый день сменялся другим, и ни одно облако не нарушало бледной голубизны небосвода. Они постепенно стали терять терпение. А Медовая начала особенно открыто иронизировать по поводу Матери, Глазастой, Проростка и тех, кто примкнул к ним.

Но Мать просто ждала, сохраняя невозмутимость. В конце концов, она была убеждена в своей правоте. Просто смерти Быка не было достаточно, чтобы успокоить небо и землю. Просто нужно было заключить правильную сделку, только и всего. Всё, что ей было нужно — это терпение, даже если её собственная плоть свисала с костей.

Однажды к ней пришла Глазастая. Её вёл Гроза Муравьёв. Они сильно исхудали, но Мать видела, что они желали тела друг друга.

Теперь Гроза Муравьёв не дразнил, а умолял. И теперь со стороны молодого человека это было что-то вроде любви или жалости, потому что татуировка, которую Мать грубо вырезала на лице Глазастой, была инфицирована из-за застойной воды озера. Её спиральная форма была едва заметна под массой вздутой, сочащейся плоти, которая охватила одну половину лица девочки.

Но Мать нахмурилась. Это соединение не было бы правильным. Она встала и взяла руку Глазастой, забирая её у встревоженного Грозы Муравьёв. Затем она повела девочку через расступающуюся толпу, пока не нашла Проростка. Он лежал на спине, таращась в пустое небо.

Мать толкнула Глазастую на землю рядом с Проростком. Ничего не понимая, он взглянул на Мать. «Ты. Ты. Сношаться. Сейчас» — сказала Мать.

Проросток посмотрел на Глазастую, явно пробуя скрыть своё отвращение. Хотя они провели много времени рядом друг с другом вместе с Матерью, он никогда не проявлял никакого сексуального интереса к Глазастой даже до того, как ей лицо оказалось так ужасно изуродованным, и она тоже не интересовалась им.

Но сейчас Мать видела, что будет правильно, если они должны будут соединиться. С Грозой Муравьёв было бы неправильно; с Проростком будет правильно. Потому что Проросток понял. Она стояла над ними, пока рука Проростка не легла на маленькую грудь девочки.

Когда прошёл уже целый месяц после смерти Быка, людей разбудило дикое, пронзительное причитание. Это была Мать. Многие из них уже боялись этой беспокойной женщины, жившей среди них; они в замешательстве сбежались, чтобы узнать, какие новые странные события грозят случаться с ними.

Мать стояла на коленях около ствола деревца, на котором был установлен череп её ребёнка. Но теперь череп лежал на земле, развалившись на части. Мать хватала его куски и вопила так, будто ребёнок умер во второй раз.

Глазастая и Проросток отступили назад — они не были уверены в том, что именно Мать захочет попросить их сделать.