1978 г. «Они проснулись поутру…» * * * Они проснулись поутру, И пили чай, хрустя хлебцами. Бельё качалось на ветру На леске между деревцами. Он выбегал, накинув шарф, По лестнице в притихший дворик. Пустую банку вороша, Он восклицал: «Ах, бедный Йорик!» И был апрель. И по реке Спешили грузовые баржи… И двушка в тёплом кулаке Была потёртым знаком кражи. Он набирал шесть долгих цифр Из углового автомата, И обещал билеты в цирк, И улыбался виновато. Он заходил к себе домой, Читал унылую записку И восседал за стол хромой. И ел холодную сосиску. Потом ложился на диван И, проглотив четыре строчки, Заваливался, как в туман, Не сняв ботинки и сорочку. Он молча вглядывался в тьму, Ища итог судьбы печальной, И там мерещилась ему Другая жизнь. И берег дальний. 1979 г. «Мне снился старый дом…» * * * Мне снился старый дом В ряду построек ветхих, Издерганные ветки Над мокрым сентябрем… В одном окне пылал Свет таинства былого И лестница отлого К входной двери вела. И там, за дверью той, Как в мякоти сугроба Сиял высоколобо Огарок золотой. Листвы желтевшей чернь За окнами вращалась. И мне не воспрещалась Заносчивость речей. Был в комнате разлад Бивака кочевого. И наш полночный сговор Как ангел был крылат. Струясь, как полотно, Свет падал к изголовью… Что мы зовем любовью — Теперь не все ль равно? Что сбудется еще — Загадывать не смейте. Мы не в ладах с бессмертьем — У нас с ним свой расчет. Пока ж в живой висок Стучится кровь ребристо, — И ныне мне, и присно Приснится этот сон. «Вечереет. В доме тишь и запустенье…» * * * Вечереет. В доме тишь и запустенье. Пахнет серой и паленой пахнет шерстью… И нам видится движенье света к тени Как извечное движенье к совершенству. Тьма густеет, сахарится, как варенье, Налипает на ладони мокрых листьев, Будто день всего прошел от Сотворенья И Господь не одичал от горьких истин. Желтый глаз луны в реке мигает сонно, Желтизной горят черемухи манжеты, Будто плод запретный все еще не сорван Не записаны библейские сюжеты… И такая тишина в саду латунном, Будто нет еще ни рая, ни чистилищ, Будто мы еще заносчивы и юны И как следует любить не научились. Песенка уличного фонаря
Вот и снова коричневый пёс С грустным взглядом ковёрного клоуна Свою лапу занёс, На хозяйский косясь поводок. Гирька серого утра, В медь трамвайного уха закована, Тянет ходики дня, На которых грустит холодок. Не приходит фонарщик давно, Чёрный шарф и цилиндр его вылиняли, Семь надежд, постарев, Словно галки, кричат на дворе. Длинный дом замычал, И из входа, как капли из вымени, Потекли чьи-то лица, Не видящие фонарей. Мне бы в полдень на солнце повыть, Ошалев от тоски, рваться с привязи, И валяться в пыли, И жестянку зубами скрести… И фонарщика звать, Шерсть плешивую в горечи вывозив, Чтоб он тёплой рукой Вдруг погладил меня по шерсти. Но густая спускается ночь По ступенькам насупленной лестницы, И проснувшиеся фонари, Улюлюкая, гонят тихонь. И толпятся вокруг мои улицы, Словно наперсницы, Будто это для них Я похитил сегодня огонь. Эта слава ночная моя Будет длиться недолго и трепетно — До полоски зари И до первых трамвайных звонков И тогда только псы, Ошалев от хозяйского лепета, Будут сладкие слюни Ронять со своих языков. Экскурсовод Экскурсовод был говорлив. Он бредил белыми ночами. Но, высшим долгом опечален, Твердил про озеро Разлив Нева в течении своём По-прежнему была державна, Быки мостов срезая плавно Тяжёлым серым остриём. А я смотрел, как Всадник Медный Уже который век, помедлив, Вздымает лошадь на дыбы В зените царственной судьбы. Только лошадь и змея — Вот и вся его семья… Он очи грозные ярил, Полкам даруя смерть и славу! И мчался там, у стен Полтавы, Не царь — архангел Гавриил! Дождь скулы лошадей хлестал… И опечаленный Мазепа К усищам гетманским нелепо Марии прижимал уста… На сером камне Всадник Медный Остановил свой бег победный, Усища медные вонзив В свинцовость петербургских зим. Только лошадь и змея — Вот и вся его семья… …Наш гид из ворота плаща Читал стихи — их знает всякий… А мы глядели на Исакий, Провинциально трепеща. Меня в гостинице ждала Одна изящная брюнетка, Которую прозвал я метко: «Адмиралтейская игла»… И мы ушли… А Медный Всадник Не смог покинуть бедный садик, Где уготовано ему Царить извечно одному… Только лошадь и змея — Вот и вся его семья… |
