1973 г. Жираф Полусонные пальцы по клавишам мелко стучат… Одинокий жираф где-то бродит у озера Чад… А у нас за окошком подачки клюют воробьи. И печальны немножко прекрасные очи твои. Наши шапки и шубы смиренно висят на гвоздях Наша память бушует, безмолвно скорбя о друзьях. В балаганчике утро, трамваи снуют, как скворцы… А бездомная память не сводит с концами концы. Все понятно: весна. Не хватает железа в крови. И поэтому хочется плакать и петь от любви. И поэтому хочется руки твои целовать, И забытыми полусловами тебя называть Престарелый приемник от скрипов эфира осип. В этот стынущий вечер, о, Господи, душу спаси! И, за Тайной Вечерей открыв беспощадную даль, Мне с любимой моею вовеки расстаться не дай! 1978 г. Романс Зачем, зачем с восторгом и блаженством Я Ваше имя тихо повторял? Мир до него зиял несовершенством, Но с ним — своё увечье потерял. Я Ваше имя пробовал устами, Оберегал от зноя и от пург. Оно витало ночью над мостами И как звезда, слепило Петербург. Чем были мне его четыре звука — Я никому на свете не скажу! Мне, видит Бог, расстаться с ними — мука, Но я и мукой этой дорожу! 1984 г. Странная пора Какая странная пора к нам нынче подступила! Всё было будто бы вчера, а вот уж погляди: Мы всё смущённее молчим о том, что с нами было, И всё смиренней говорим о том, что впереди. Протяжный августовский крик под сводами окраин, Воспоминания вспугнув, врывается в гортань. И понимаем мы теперь: нет грамоты охранней, Чем тех сладчайших наших дней немая глухомань. И нам не деться никуда от памяти бессонной: Её скупые трубачи нас к бою призовут. И нота нежности спешит за нотою басовой, Как в ножны вкладывая нас в июльскую траву… Мы стали тише говорить, любить — самозабвенней. Но нет — года нас не сотрут, как пальцы — пятаки!.. ...И сыпях, сыпят сентябри нам поздние прозренья Из вещих клювов — впопыхах, как третьи петухи… Колдунья В белой вьюге, в белой зыби, в белой мгле Над распятьями сопящих городов Ты, безумная, летала на метле, Зябко ежась от январских холодов. Пах сочельник апельсином и треской, Ветер вялил новогодние шары… И, подвластны твоей силе колдовской, Гибли души и кручинились миры. Так ты узила глаза свои, ярясь, Что любой, к кому сходила благодать, Был готов за эту ведьминскую связь Без оглядки душу дьяволу отдать. На погостах веселилось воронье… Ну, а я из предрассудков и рубах Выбегал, чтобы почувствовать твое Изумленное дыханье на губах. Чтоб в твоем во всесжигающем огне Сгинуть вовсе — неразумно и легко. Чтобы ты поминки правила по мне, Жгла как свечи темный воск материков! Чтобы кожей, языком, ребром крутым На чужой уже, на призрачной земле Вспоминать, как на метле летала ты В белой вьюге, в белой зыби, в белой мгле! Гамаюн
Рвется нить золотого шитья, — Затянулась богов перебранка… Вещим птицам не стало житья — Их охотники бьют, как подранков. Вот они уже падают ниц. Был их век тороплив и недолог: Вместо звонкого пения птиц Доверительный шепот двустволок. Припев: Как будто звуки яд вкусили. Неслышно звуки сыпятся со струн. За них ветра по всей России Поют о вещей птице Гамаюн. Ну кто из нас печаль осилит? И только ветер, вечно юн, Поет один за всю Россию О вещей птице — птице Гамаюн. Тешил души терновым венцом. И в клетушках своих полутемных Слышен голос ее с хрипотцой, — Беспощадный, надрывный, бездомный. Ты отчаянье не проворонь, — Захлебнись от вселенской печали. Не летят, не летят на огонь Больше вещие птицы ночами. Все вернется, поди, на круги… Но сегодня смешно и досадно Видеть мне, как былые враги Распевают псалмы о Кассандре… Затянулась ледком полынья, Кровь из горла пробитого хлещет. Вещим птицам не стало житья, — Воронье прорицает зловеще. Припев: Как будто звуки яд вкусили. Неслышно звуки сыпятся со струн. За них ветра по всей России Поют о вещей птице Гамаюн. Дожди планету оросили, И спасу нет от новых лун… Одни ветра на всю Россию Поют о вещей птице Гамаюн. 1980 г. |
