Да, я знал, что такое случалось и прежде. Недавно нам сообщили ужасную новость о резне, которую учинили над нашими людьми белый вождь и его многочисленные конные солдаты. Они атаковали мирные шайеннские поселения Черного Котла и Белой Антилопы в Сэнд Крик.[12] Там было много детей, женщин и стариков, неспособных защитить себя. В тот день они убили чуть ли не две сотни человек из шайеннов и арапахо.[13] Солдаты взяли части их изувеченных мертвых тел с собой в качестве трофеев, как это произошло и в моей деревне. Было похоже, что нас постигла та же участь, что и обитателей Сэнд Крик; на этот раз убиты были и все мужчины. Лошадей и собак тоже не было: либо они убежали, либо их насильно увели за собой. Остались только мы с Пейот.
Я провел многие часы, вытаскивая тела своих близких из кровавой груды, и соорудил над ними пирамиду из камней. Затем сел на пыльную землю, опершись на развалины типи, и безутешно заплакал. Мне стало решительно все равно, что близкие относились ко мне как к ребенку. Я был бы даже рад, если бы на самом деле был ребенком, лишь бы только они вернулись, пусть бы себе дразнили сколько хотят. Я не боялся того, что учинившие это кровопролитие могут вернуться и убить меня. Жить или умереть – этот выбор меня не волновал. Ничто не имело значения. Пейот уткнулась носом в мою ладонь и обнюхала меня. Я погладил ее по голове. Мой единственный друг. Она – вот кто имел значение.
Затем я услышал, как в подлеске что-то шуршит. Пейот зарычала, шерсть ее встала дыбом. Мы вместе поползли в сторону, откуда доносился шорох, Пейот яростно скалила зубы, я подобрал сломанное копье и вытянул его перед собой. Движения не было. Я закричал, запрыгал. Но из-за куста по-прежнему никто не показывался. Я осторожно развел ветки, чтобы посмотреть, кто же там прячется. Это был жеребенок, белый, грязный, голодный; на вид ему было месяцев десять от роду.
Судя по всему, его бросили тут как недостаточно взрослого и, следовательно, бесполезного (каковым и я чувствовал себя в своей семье). Или же он убежал от налетчиков и сейчас вернулся, пытаясь найти свою мать. Жеребчик зафыркал, когда унюхал во мне человека, а значит – возможного помощника, и встал передо мной, дрожащий и слабый, позволяя мне ощупать свое тело в поисках ранений. Он был цел и невредим, как и я, он был перепуган до смерти, как и я. Мы были одиноки, но нашли друг друга. Пейот прекратила рычать и лизнула нового знакомого в нос в знак дружбы. Наконец-то у меня был свой собственный конь, но цену за это мне пришлось заплатить поистине убийственную.
Под слоем грязи жеребенок оказался чисто белым, лишь на крупе у него было несколько черных пятнышек. Мне удалось найти для него воды и пищи, хотя он бы, конечно, предпочел материнское молоко. В течение нескольких дней я сомневался, что он выживет, но жеребенок оказался крепким. Какое-то время я провел здесь же, на территории поселения, полагая, что кто-то из моего племени мог остаться в живых и придет сюда. Затем, когда так никто и не пришел, я стал опасаться, что убийцы могут вернуться и лишить меня жизни, которая в компании моих четвероногих спутников вновь обрела хоть какой-то смысл. Это было унылое, зловещее место, которое я когда-то называл своим домом. Мертвые тела начали гнить, и нам троим нужно было подыскивать себе укрытие, когда волки приходили поживиться их плотью. Потом на пир слетелись и пернатые падальщики. Я знал, что оставаться больше нельзя, ведь налетчики могли вернуться в любой момент, да и я был не в силах захоронить всех людей своего племени, так что я, по сути, унижал их достоинство уже тем, что смотрел, как разлагаются их лежащие на земле тела.
Итак, одним ранним утром, когда я почувствовал себя сильнее, а жеребчик окончательно пришел в нормальное состояние и вновь стал игривым, мы втроем покинули пепелище, не представляя, куда нам пойти, но твердо зная, что уходить надо. В итоге я решил отправиться той дорогой, какой пошло бы мое племя, не постигни его кончина. Из шкур и шестов я смастерил волокушу и уложил в нее столько сушеного мяса бизона, зерна и воды, сколько смог найти. Моему жеребцу такая поклажа была как раз под силу, пусть и с некоторым моим участием. Между нами установились странные тройственные отношения, причем каждый из нас полагался на других и доверял друг другу. Странным было и то, что жеребца совсем не пришлось учить тому, какая роль ему отведена в этой борьбе за выживание. Казалось, он научился всему еще до своего рождения. Мне ни разу не приходилось направлять его шаг или одергивать ему голову, потому что он всегда следовал туда, куда шел я.
В течение двух лет мы бродили по равнинам, нигде не задерживаясь надолго и никого не называя своим другом. Пейот учила меня охотиться и подкарауливать мелкую дичь. Она изменилась, как только мы покинули поселение. В ней пробудился инстинкт охотницы, и она быстро превратилась в мою верную кормилицу. Я с легким сердцем простил бы Пейот, если бы она покинула нас и отправилась на поиски новой компании. Не следует забывать, что у нее изначально не было никаких трудностей с добычей провианта, тогда как я в этом отношении сильно зависел от нее. Мой жеребец вскоре тоже смог сам находить себе пропитание, но, хотя из всей упряжи на нем бывала только веревка, он никогда не отходил от меня на дальние расстояния.
Мы оба выросли, и Пейот была рада, что теперь она может быть просто собакой, не вынужденной делать «лошадиную работу». Наполовину волк, наполовину собака, с косматой серой шкурой, она бежала впереди нас, когда мы направлялись куда-то пешим шагом, трусила рядом, когда мы переходили на рысь. А когда я садился на коня и ехал верхом, она, высунув язык, пускалась вскачь, и хвост ее развевался, словно знамя. Она никогда не давала мне повода усомниться в том, останется ли она с нами и дальше, хотя вой и рычание ее диких сородичей периодически доносились до нас на просторах равнин и отзывались эхом в скалистых ущельях. Когда по ночам мы слышали волчий вой, Пейот вполне могла встать и пойти к своим, чтобы найти себе пару и нарожать детей, но она этого не делала. Она осталась защищать нас, и когда однажды ночью волки пришли, чтобы напасть на моего коня, она спасла нас обоих.
На тот момент мы уже несколько суток подряд слышали завывания волков поодаль. Иногда ночью они звучали достаточно близко и вызывали у нас тревогу. Волки редко атаковали людей, но они вполне могли лишить меня моего верного коня. Я держал его у костра, гораздо ближе, чем ему обычно нравилось, но он, казалось, понимал необходимость этих мер. Когда я слышал волков, я знал, где они, так что мог особо не беспокоиться, главным было запасти достаточно дров и еженощно поддерживать огонь. Как-то ночью до моих ушей не донеслось ни звука, и я забеспокоился. Ночь была холодной, так что я развел костер пораньше и, как выяснилось, поступил правильно. Тем временем волки постепенно подбирались все ближе. Пейот места себе не находила, потому что ее чуткий слух улавливал их дыхание, для меня сливавшееся в один поток с шумом ветра. Мой конь тоже был сам не свой, потому что ему было видно, как шевелились листья кустов тогда, когда меж них крались волки. Я тоже был крайне встревожен, хоть у меня и не было столь хорошо развитых слуха и зрения; состояние моих друзей передавалось и мне. Я сунул несколько длинных сухих палок в огонь, чтобы они загорелись с одного края и превратились в жалящие факелы. Мы с Пейот могли скрыться где-нибудь в безопасном укрытии, зная, что волки пришли за конем и не стали бы нас преследовать, но мы даже не рассматривали такой вариант.
Огонь пылал всю ночь, и конь оставался в кругу исходящего от него света, с одного боку от него примостился мальчик с зажженными факелами в руках, с другого – рычащая собака. Вскоре я мог разглядеть глаза волков, светящиеся, точно горячие зеленые угольки на фоне непроглядной тьмы за пределами костра. Эти угольки перемещались туда и сюда, пока волки решали, с какой стороны подступиться к нашему кругу. Всю ночь мы не сомкнули глаз и, к счастью, выжили. Волки были то ли не слишком смелыми, то ли не слишком голодными, чтобы кинуться на нас. Они знали, что в конце концов они могут и одолеть нас, но знали и то, что кому-то из них будут нанесены раны, а значит, силы стаи сократятся. Ранним утром, когда легкий туман уже поднимался над землей, а ночной воздух понемногу начал светлеть, мы услышали горестный вопль оленя и поняли, что волки нашли себе более легкую добычу.
