Однажды, когда мне было 12 лет, а точнее – в самый день моего рождения, все изменилось навсегда, но решительно не так, как мне бы того хотелось. Я очень рассердился на свою семью в тот день. Последние слова, которые я адресовал им, были полны злобы, о чем я позднее жалел. Я полагал, что в 12 лет мне уже можно было отправляться на охоту в компании отца и братьев, но они только дразнили меня и говорили, что я не вырос больше восьмилетнего ребенка и делать мне с ними нечего. Когда ранним утром того дня они оставили меня в деревне с женщинами и детьми, я был так расстроен, смущен и зол, что убежал, не попрощавшись, не сказав никому, куда иду, и рванул подальше, в лесную глушь. Пейот была рядом со мной и несла мои пожитки.
Один-единственный голос окликнул меня, когда мы с Пейот крадучись покидали деревню. Моя бабушка увидела меня и закричала: «Макита! Энеоэсте!» («Остановись, Маленький Человек!»), но я ничего не ответил и припустил бежать. Она хотела заставить меня заняться каким-то делом по хозяйству, а я не был ни ребенком, ни женщиной. Она так и не поняла, что возвращаться я не собираюсь в течение нескольких дней – уж это точно. Я полагал, что семья встревожится, когда я не приду домой вечером, решит, что меня съели, или что я заблудился, или умер от голода и жажды, и представлял, как они все будут поражены, когда я вернусь домой несколько дней спустя, целый и невредимый несмотря ни на что. Я покажу им, что я достаточно взрослый, чтобы по праву считаться мужчиной. Я научу их уважать меня. Я заставлю их понять, что я – тоже особенный.
Тем временем находиться вдали от родного поселения оказалось не так уж легко. Моя маленькая «лошадка», Пейот, несла на спине мой мех для воды и подстилку, и мы шли куда глаза глядят. Нам стало очень жарко, а вскоре и запасы воды подошли к концу. Если бы мы не набрели на речку, то вполне могли бы умереть от жажды. Речка та была широкой и мелкой, с грохотом несла она свои воды по каменистому руслу. Густые кроны деревьев склонялись к воде, словно пытаясь окунуться в ее прохладу, а на мелководье утоляли свою жажду птицы. Мы с Пейот напились, поплавали и поиграли в воде. Я решил, что тут, на берегу, мы и заночуем. С наступлением темноты множество животных устремилось к реке на водопой. Вскоре я уже не мог разглядеть их, а только различал их голоса. Заслышав вдали завывание и скулеж койотов, я похолодел.
В ту ночь я почти не сомкнул глаз. Небо надо мной казалось таким бескрайним, что я чувствовал себя еще меньше, чем когда-либо прежде, и особенно уязвимым. Когда солнце село, я почувствовал себя еще более одиноким и напуганным, но твердо намеревался не сдаваться, не бежать вприскочку обратно домой, как ребенок, каковым меня там считали. Здесь, на пустынной равнине, было совсем не так тихо, как я ожидал. Журчание реки действовало умиротворяюще, но рычание и визг животных по-прежнему не умолкали, не давая мне расслабиться. Временами раздавался особенно высокий визг, как будто что-то или кто-то издавал последний предсмертный вопль в непроглядной тьме. Я лежал, прислушиваясь к каждому звуку, и каждый звук, как мне казалось, издавала какая-то дикая зверюга, подкрадывающаяся ко мне, чтобы съесть. Мое настроение передалось Пейот, и она стала ворчать и тявкать на каждый звук и тень, пугая меня еще больше. Каждый раз, когда я почти проваливался в сон, она рывком садилась и принюхивалась, шерсть на ее спине вставала дыбом, но я так и не мог взять в толк, что именно она учуяла.
Небо стало настолько темным, что невозможно было определить, как далеко находятся звезды, которые таращились на меня, точно тысячи широко распахнутых глаз. Мне ничего не оставалось, кроме как напряженно вглядываться в темноту и пытаться расшифровать язык теней. Я начал дрожать и в душе взмолился, чтобы утро настало скорее, но до него еще нужно было прождать много томительных часов. По прошествии нескольких бессонных часов я сдался и развел огонь. Я не хотел делать этого, полагая, что люди моего племени, которые уже должны, наверное, отправиться на мои поиски, могут увидеть его. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы меня с позором утащили обратно, будто напуганного маленького ребенка. Я хотел вернуться, когда буду готов, и планировал сделать это по-своему. Но свет и тепло костра сейчас были необходимы мне, как воздух. Еще вечером я на всякий случай собрал немного хвороста, так что уже несколько минут спустя сидел, глядя на языки пламени, но мне приходилось поминутно оглядываться вокруг, потому что вид теней, пляшущих за костром, наводил на мысль, что кто-то крадется сюда и вот-вот набросится на меня. Я всматривался в окружающую черноту за пределами светового круга у костра, от всей души надеясь не встретиться взглядом с парой зеленых или красных глаз. Я обнял Пейот, прижал ее к себе, зарывшись в ее густую шкуру, точно в теплое одеяло. Наконец я заснул, сплетшись в тесный клубок со своей собакой. Я выжил в ту ночь, и когда над горизонтом, словно тающий мед, забрезжил рассвет, я проснулся в великолепном настроении. Я чувствовал, что проявил себя. Я был мужчиной! Ощущая себя смелым и способным на все, я набрал ягод и выпил немного ледяной воды из быстротечной реки.
Время шло. По ночам я нервничал, пыльными и жаркими днями мне делалось скучно, так что в голову все чаще закрадывалась мысль: не пора ли вернуться домой? Но я продолжал считать, что меня скоро найдут, и потому решил дальше никуда не ходить и остаться у реки, надеясь, что здесь они и будут меня разыскивать. Но никто не приходил. Из веток я выстрогал несколько тотемных шестов, пел себе песни, мы с Пейот ходили по звериным следам, воображая, как мы ловим, убиваем, а затем приносим в родное поселение добычу: герои, охотники. Прошло два дня. Еда у меня закончилась, настал голод. Пейот временами удавалось поймать кролика, и мы снимали с него шкурку, готовили мясо на огне и с большим удовольствием ели, сидя у костра.
За мной по-прежнему никто не приходил. Я был озадачен. Ведь мои близкие наверняка беспокоились обо мне, да и я не очень-то старался замести следы по пути сюда. Мне не приходило в голову, что, возможно, моя семья и все племя попали в беду. Все они были такими смелыми, такими сильными, такими умными, тогда как я на их фоне ощущал себя маленьким несмышленышем. Я просто не мог представить себе, что они окажутся не в состоянии справиться с какими-то трудностями, и просто не понимал, почему меня никто до сих пор не выследил. На третий день мне подумалось, что они, возможно, решили подшутить надо мной и сейчас прячутся где-то поблизости и наблюдают за мной исподтишка. Не исключено, что мои братья хотели напугать на меня и преподать урок. Как бы то ни было, я решил, что пора отправляться назад, гордо выпрямив спину и демонстрируя всем своим видом – на случай, если они и вправду подсматривали за мной, – что я не боюсь. Ранним утром я пустился в путь и пошел обратно по своим следам; ближе к полудню я добрался до поселения. Издалека ничто не предвещало беды. Мне были видны закругленные верхушки типи и завитки дыма, поднимающегося над очагами.
На лице моем было написано дерзкое, победное выражение; я думал о том, как доказал им, что я – мужчина, и ждал того облегчения и ликования, которое должно было вызвать мое появление. Однако, подойдя еще ближе, я с ужасом понял, что дым валит не из дымовых отверстий в верхней части типи, а от самих типи, и пустился бежать. Ни звука, ни движения – только треск огня да разлетающиеся искры. Я остановился перевести дух, вгляделся в эту жуткую картину, напряг слух и попытался понять, что же здесь произошло. Я пробежал по поселению. Большинство типи были подожжены, но огонь не спалил их дотла, потому что шкуры удерживали влагу. Но они уже просели и скривились, превратившись в гротескные фигуры. На земле виднелось множество отпечатков копыт неподкованных лошадей, но людей не было нигде – ни живых, ни мертвых.
Наконец я нашел их: все они были мертвы, и тела, обожженные и оскверненные, были кое-как свалены одно на другое. Видимо, здесь побывало какое-то чужое племя или хентане (белые люди). Нанесенные покойным увечья, казалось, носили церемониальный характер, но это вполне могло быть обманом, попыткой обставить дело так, будто здесь неистовствовало другое племя, а не белые чужаки. Ни одного человека не оставили в живых. Моя загадочная волшебница-мать, мой бравый отец, любимые братья и сестра перед лицом смерти оказались не такими уж особенными. Кого-то убили выстрелом, кого-то закололи ножом. Я плакал над их мертвыми телами и думал, что жизнь моя кончена. Я сверлил взглядом развалины каждого типи, но никто, никто не выходил мне навстречу. Я остался совсем один. Точнее, только я и остался.
