Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Она сказала об этом дяде Васе. Отговаривал. Но силон не удержишь. И однажды, ранехонько, чуть свет, она ушла, направляясь к Смоленску. Через плечо — полотняная котомочка, в ней — хлеб, огурцы, луковица, кусочек желтого сала да деньжонок немножко.

До Смоленска добралась благополучно.

Захотелось есть. Клава пошла на рынок и купила стакан молока. Достала свой хлеб и огурцы, стала завтракать.

Торговки вполголоса переговаривались. Говорили о тюрьме, — вчера оттуда выпустили старуху, что торговала семечками, и она рассказывала, что была с нею в камере цыганка — депутат райсовета.

— Сидела она с неделю, а вчера, как пришли за ней, поняла: всё. Сняла с пальца кольцо золотое, обручальное, передает одной женщине, знакомой, видно, и говорит: «Чувствую, что не вернусь. Отдай младшему сыну, который в техникуме учился, будет память о матери». И ушла. Не вернулась, конечно.

— Предчувствовала, значит…

Может, это о Ганне Крыловой? Конечно, о ней. И сын у нее младший в строительном техникуме учился. Красивый парнишка… Где он теперь? Техникум-то ведь был в Смоленске.

Допивая молоко и слушая торговок, Клава не заметила суматохи, мгновенно поднявшейся на базаре. Люди молча разбегались в разные стороны.

— Облава! — крикнули торговки и стали торопливо собирать свой товар. Клава тоже бросилась бежать, не понимая, в чем же опасность. Но мелькнул сине-зеленый мундир, и крепкие мужские руки схватили ее.

— Шнель, шнель, медель![2] — кричал ей солдат, подгоняя к грузовику.

Вырваться было невозможно. В грузовике стояли женщины, девушки, молодые ребята. Куда? Зачем? За что?

Их погрузили в товарный вагон и отправили в Германию. «На работы», — как сказал немец, сопровождавший их до поезда.

Глава 17. Продана

Горе-горькое, если потеряешь свободу. А Клаве и вовсе худо: она же еще ребенок, что она в людях смыслит? Наверно, подумали, что она старше, — хоть и похудела за последнюю неделю, а всё же крепкая, рослая. Им что? Дармовые батраки нужны. Рабы бесправные.

Как в страшной сказке. Ехали полуголодные, кто что взял с собой, то и ели. Из вагона их не выпускали и по нужде, — лишь бы унизить. Потом — чужая страна, говорят не по-нашему. Правда, кое-что понимали. Потом разборный пункт. Арбайтсамт. Девчонок всех малолетних, вроде Клавы, отдельно согнали. Пришли барыни-хозяйки, разобрали, кому какая. Словно крепостных купили, — Клава в книжке читала про такое.

Видом своим хозяйка Клаву не напугала. Была она средних лет, ростом небольшая, хорошенькая, с высокой грудью. Одета нарядно, в сиреневого цвета костюмчик, на плечах подложена вата, чтоб плечистей казаться, под стиль военных. На Клаву посмотрела с любопытством, но приветливо. Похлопала ее по плечам и, видно, довольна осталась, что работница рослая, крепкая. Объявила Клаве по-немецки, что называть ее надо фрау Хельга и что если Клава будет стараться и следить за чистотой, то у фрау Хельги она будет жить как в раю.

Фрау Хельга сама вела машину, приказав Клаве сесть на заднее сиденье. Ехали по Берлину. Клава нигде не бывала дальше Смоленска; Берлин казался ей огромным, он был весь чужой и мрачные серые дома, и фашисты в зеленых мундирах, марширующие или идущие просто так по одному, и отсутствие зелени, деревьев, и на каждом шагу, без счета, — портреты Гитлера, Гитлера, Гитлера… Хуже, чем в тюрьме: там хоть рядом свои люди, поговорить можно. А тут кругом враги, гитлеровцы.

Проехали Берлин, помчались дальше на запад. К вечеру остановились перед двухэтажным хорошеньким домиком. Под окнами цветник, дорожки аккуратно обсажены какой-то кудрявой травкой. Потом Клава рассмотрела: петрушка. В центре палисадника клумба — нежные розы, а посредине — голубой стеклянный шар.

Фрау Хельга действовала быстро, решительно. Открыла ключом дверь, взбежала на второй этаж — там спали двое ее детей, две девочки, шести и четырех лет. Убедилась, что всё в порядке, бегом спустилась вниз, села снова в машину и велела Клаве идти следом. Машину она завела в небольшой гараж позади дома, сунула Клаве тряпку, приказала обтереть с машины пыль. А потом повела в ванную и велела вымыться. Смены белья Клава с собой не имела, фрау Хельга швырнула ей свои обноски и старый халатик. Всё это оказалось мало для Клавы, трикотажное белье затрещало по швам. Клава выстирала свое и развесила сушить в ванной комнате, но фрау, увидев это, накричала и отвела ее на чердак, — белье полагалось сушить там.

Клава была очень голодна. В пути она давно уже съела всё, что прихватила. Товарищи по беде делились с ней хлебом, но и у них было мало еды, а ехали долго. Фрау дала ей поесть только после того, как Клава вымылась с дороги, — фрау очень боялась вшей и всякой заразы.

Усадив Клаву на кухне, фрау сунула ей большую миску тушеной брюквы и маленький кусочек хлеба. Клава уплела всё молниеносно и сказала хозяйке: «Данке зер».

Потом хозяйка выдала ей «орудия производства» — тетки, тряпки, миску для воды, повела наверх и велела прибрать в комнатах.

Клава старалась. Она очень боялась разбить какую-нибудь статуэтку, — их была пропасть. Клава просто избегала их трогать, — и так чистые. Через полчаса спустилась вниз и спросила фрау: «Вас нох арбайтен?»[3]

И тут фрау Хельга новела себя непонятно. Она вытаращила свои хорошенькие глазки, схватила Клаву за руку и потащила наверх. «Абер эс ист унмеглихь дас аллес зо шнель цу тун!»[4] — кричала она по пути. В комнатах второго этажа она с ужасом и возмущением тыкала Клаву во все углы, показывала пыль и требовала всё сделать заново. От крика она даже разрумянилась и вспотела.

Откуда было знать этой фрау, что Клава и дома-то терпеть не могла уборки! Пришлось начать сначала. Постепенно она прибрала во всех комнатах второго этажа, затем вымыла паркет и, дав ему просохнуть, кое-как натерла мастикой. Ноги гудели от беготни, спину поламывало.

Фрау была очень раздражена. Она не могла себе представить, что Клава не умеет убирать, считала, что девчонка просто ленива. В сердцах она хлопнула Клаву по рукам, державшим тряпку.

Клаву никто никогда не бил. Ни отец, ни мама. Ну, бывало, что мама рассердится, пригрозит: «А вот получишь от меня горячих подшлепников, тогда будешь знать!» Мама шлепнула ее когда-то в детстве раза два или три мягкой ладонью, но это была мамина ладонь. Мать замахивается высоко, а бьет мягко. Шлепнула больше ради острастки, небольно.

Фрау ударила тоже рукой, — ладонь у нее была небольшая, но крепкая. Клавины детские руки были уже натружены, они набрякли от работы, на них и жилки выступили. Хозяйка ударила больно. Клава взглянула на нее с гневом, с обидой, с возмущением. Взглянула, поняла свое положение и заплакала.

С того дня она возненавидела фрау Хельгу: хочет, чтоб ни пылинки нигде, а паркет должен блестеть так, чтобы в него смотреться можно было, как в зеркало! Легко сказать, — ведь в доме восемь комнат! Чертовой фрау дела нет, что Клаве всего-то пятнадцать, — ни минуты не даст посидеть, гоняет непрерывно. Казалось бы, одна взрослая да двое детей, — много ли уборки? А было тяжелехонько. В палисаднике вместо травы — редиска, укроп, петрушка, лук, всё поливать надо. И в комнатах цветы — на окнах, у стен. Красиво. Но Клава вскорости прониклась к ним ненавистью. Знай бегай с ведерком да кружкой!

Фрау заставляла Клаву ходить в магазины и покупать по карточкам продукты. Покупки дома перевешивала на маленьких весах, — проверяла. И на рынок они ходили, — фрау часто покупала там битую птицу: индеек, кур, уток, гусей. Готовить Клава совсем не умела. Она только ощипывала, потрошила птицу и опаливала ее на огне. Но фрау была с характером. Сначала она научила Клаву убирать и натирать полы, потом взялась преподавать начатки кулинарии. Через какой-нибудь год Клава стала квалифицированной прислугой.

вернуться

2

Быстро, быстро, девушка!

вернуться

3

Что еще работать? (Неправильный оборот).

вернуться

4

Но это невозможно — сделать всё так быстро!

38
{"b":"267514","o":1}