— Интересно, — холодно сказала Элисабет. — Ты ненавидишь Андерса, ты находишься в Венеции, когда убивают Анну. А может быть, она знала, кто убил Андерса?

— Не знал, что ты меня так ненавидишь, — тихо сказал Свен, глядя на нее. Она не отвела взгляда, смотрела на него жестко и холодно. «Взгляд женщины, рассматривающей убийцу своего любовника», — подумал я. Словно сцена из какой-нибудь испанской драмы. Смерть, любовь. Страсть, убийство. Горькие плоды жизни.

И тут я вспомнил сторожа в доме Анны. Тот сказал, что высокий худой человек, который хотел ее видеть, не был пущен в дом. Что Анна не хотела его видеть. Свен все же как-то вошел. С заднего двора?

— Можно мне предложить одну вещь? — Они посмотрели на меня с любопытством. — Сейчас мы поднимемся в ту комнату и посмотрим на картину. То есть на комнату, где она висела. Рама, во всяком случае, на месте.

— Зачем это еще? — поинтересовалась Маргарета. — Там же смотреть не на что.

— Не будь слишком уверенной.

Они нехотя поднялись, глядя друг на друга, словно не зная, что им следует делать. Но Маргарета взяла командование на себя, шла впереди всех и показывала дорогу. Мы поднялись. Маргарета остановилась перед высокой дверью, отворила ее, и мы вошли. Внутри было душно и сумрачно. Перед нами на стене висела тяжелая позолоченная рама в стиле барокко. По ее углам поблескивали головки ангелов и крылышки. Хрустальная люстра под потолком давала слабый свет. Маргарета зажгла стеариновые свечи на двух зеркальных бра по обеим сторонам пустой рамы.

— Именно сюда привезли Андерса той ночью, — сказал я и подошел к раме. — Здесь с него сняли повязку, и он увидел картину. К его изумлению, она оказалась подлинником Рубенса. А остальное вы знаете. Но не все. Андерсу нужны были деньги, и он получил их за молчание. Это было условием. Суммы были не бог весть какие фантастические, но вполне достаточные, чтобы выкупить и обустроить Банку. Естественно, он должен был понимать, что вовлекается в нечто непорядочное, но искушение было слишком велико. Однако были и другие, нуждавшиеся в деньгах, и даже еще больше, чем Андерс. Несмотря ни на что, Бакка для него была мечтой, которая могла оставаться мечтой, и мир для него не рухнул бы. Но для других деньги означали розницу между небесами и преисподней. Между успехом и провалом.

Гроза, казалось, начиналась снова. Она вновь двигалась через озеро в направлении к старинному дому. Опять припустил дождь. Наверху хорошо было слышно, как он молотит по крыше. Чердак находился, должно быть, прямо над комнатой, где мы стояли.

— На след меня навела одна вещь, рассказанная Барбру, и еще — моя кошка. Клео де Мерод.

— Господи боже, — опять завел Эрик, но на этот раз он был серьезен. — Не превращай всю эту престранную историю в полный гротеск. Кошка! Как, черт побери, твоя кошка может быть в этом замешана? Мало разве Рубенса и мафии?

Но я не обратил внимания на его реплику.

— Речь шла о краже в Шведском музее, которую обнаружили по чистой случайности. Исчезли пожертвованные драгоценности. И обнаружила пропажу ты, Барбру, не так ли?

Та утвердительно кивнула:

— У меня всегда было чувство, что с такого сорта подарками обращаются слишком беспечно. Пожилые дамы завещают свои бриллиантовые броши и что там еще, не знаю. И вследствие того, что эти вещи не имеют музейной ценности или не представляют культурно-исторического интереса, они попадают неизвестно куда. Как оказалось, их просто куда-то убирают. Нет опыта обращения с ними. Однако, несмотря на отсутствие культурно-исторической ценности, стоимость их от этого меньше не становится. И когда я решила проверить, то, к ужасу своему, увидела, что драгоценности исчезли. Их просто не было. Тогда на совещании руководителей отделов я забила тревогу, и каждый провел проверку на своем месте. А несколькими месяцами позже драгоценности пришли в пакете на имя Свена. Так как дело решилось внутри музея, он счел излишним сообщать в полицию. В таком случае неизбежна была бы неприятная и ненужная огласка, не так ли? Ты думал, что, если это станет достоянием общественности, люди впоследствии будут как следует все взвешивать, прежде чем жертвовать что-либо музею?

— Действительно так, — подтвердил Свен Лундман. — Я считал, что раздувать это происшествие бессмысленно, так как предметы были возвращены. И я не был уверен, что мы найдем бравшего их среди сотен служащих.

— Возможно, это было правильное решение, — заметил я. — К этому можно отнестись с пониманием, учитывая ассигнования и все остальное. Но как обстоит дело в действительности? Государственный пирог мал, но надежен, как говорили раньше. Теперь он наверняка еще меньше и не так уж надежен. Во всяком случае, в отношении пенсий. А будучи пенсионером, содержать Элисабет тебе будет куда сложнее?

Свен Лундман подошел ко мне, остановился и посмотрел на меня бешеными глазами. По щекам его ходили желваки. В тот самый момент, когда я ждал от него удара, вновь раздался сухой треск, и взорвалась очередная ослепляющая молния. В какую-то долю секунды я увидел их лица, ярко освещенные белым сиянием. Застывший снимок шести лиц. Лампа под потолком погасла. Пламя стеариновых свечей изогнулось от сильного сквозняка.

Открылась дверь. Она отворялась медленно. В ее проеме на фоне темного холла стояла белая фигура. Женщина со свечой в руке. Длинные белокурые волосы ниспадали ей на плечи. Большие ясные глаза смотрели на нас. Весна Боттичелли вернулась в Слагсту. Женщина из сновидения Андерса. При ударе следующей молнии она улыбнулась нам.

— Это было очень ловко сделано, — сказала позже Барбру Лунделиус, сидевшая напротив в моей столовой. Может быть, это слегка претенциозное наименование, потому что комната не так уж велика. Но в ней стоит красивый красного дерева стол начала XVIII века со стульями в стиле ампир. Небольшая люстра висит прямо над столом, а со стен из золоченых рам смотрят на нас несколько моих предков, два старых священника. С мягким превосходством наблюдают они за застольными эскападами своего позднего потомка, впрочем, как мне казалось, и ее без некоторого одобрения. Их розовые щеки свидетельствовали о том, что они разделяли мой интерес к хорошей еде и напиткам. Большой кашмирский ковер с красно-голубым узором и небольшой декоративный столик мастера Якоба Шелина у противоположной стены заключали меблировку. А когда я накрываю праздничный стол, как в этот вечер, когда я пригласил на обед Барбру, под свой бело-голубой фарфор я обычно кладу купленные в Венеции остроконечные салфетки. Я выложил также столовый прибор тяжелого паяного серебра XVIII века, сделанный двести лет назад Петером Эренрутом в Стокгольме, и выставил хрустальные бокалы ручной огранки. На серебряной подставке для вина рядом с четырьмя густавианскими подсвечниками матово отсвечивала таинственным пурпуром бутылка «Шато шеваль блан де Сент-Эмильон».

После бокала шампанского у камина мы перешли в столовую, где нас ждал сервированный и приготовленный мною обед. Я предложил ей свежий салат из андивов, после этого следовала розовая, пахнущая чесноком телячья отбивная с золотистым, обольстительно вкусным картофелем-фри, затем — рокфор. На десерт я намерен был подать шоколадный мусс тетушки Хелены, рецепт которого я давным-давно получил от дальнего родственника. Это был старинный рецепт, вырезанный из газеты 30-х годов.

Я много раз готовил его прежде и, честно говоря, по той простой причине, что это давало мне возможность использовать красивые восточноиндийские чашечки для крема. Какое наслаждение, и не только вкусовое, приподняв крышечку, обнаружить лакомый мусс в этой бело-голубой чашке!

— Меня чуть не хватил удар, — продолжала она, потягивая ароматное вино. — Тогда я поняла, какой ужас должны были испытать те, кто знал Анну.

— Я сам был удивлен эффектом, — сказал я, добавляя себе салату. — Когда я пил чай у Евы, мне показалось, что я уже видел ее где-то. Но тогда я подумал, что чувство это появилось из-за того, что мы одноклассники. И только потом я понял, что она похожа на Анну Сансовино. Немного, во всяком случае. Но прическа и длинное белое платье сделали ее еще больше похожей. К тому же вся обстановка располагала к внушению. Тот, кто видел Анну в ту ночь, когда там находился Андерс, не мог не поверить, что вошла она.