— Ты имеешь в виду — до развала Унии? — хихикнул Эрик и поднял перед ней свою рюмку.

— Противный! — она шутливо шлепнула его рукой, а мне стало интересно — не больно ли ему было, когда попало большим бриллиантом на безымянном пальце.

— Будешь плохо себя вести, не буду у тебя больше покупать вещи.

— У тебя все равно места уже нет, — сказала Элисабет. — Стены и полы так забиты, что на них не поместится даже огрызок ковра, а тарелка из Ост-Индии не влезет ни в один из шкафов.

— А то бы ты могла устроить что-нибудь роскошное, — сказал я, взглянув на нее.

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, ты ведь занимаешься искусством. Посредничаешь в продаже первоклассных предметов искусства.

— Само собой разумеется, — улыбнулась она. — Но таких прекрасных вещей, как здесь, в Слагсте, у меня на складе нет. То, что я могу предложить, к этой обстановке не подойдет.

— Не говори так, — сказал я. — У тебя, возможно, есть гораздо более стоящие вещи, чем считается. Стоит только хорошенько посмотреть.

— Хватит вам дразниться, — прервала Маргарета. — Расскажите лучше о должности в музее. Все уже ясно, или я задаю бестактный вопрос? И, как обычно, сяду в лужу?

— Тебе это не грозит, — улыбнулся Свен Лундман. — Официально решение еще не принято; но нет никакого секрета в том, что ты находишься в довольно уникальном окружении старого и нового директоров за одним столом. Правда, не совсем так. Я еще не сложил полномочий, а Гуннар еще не назначен, но практически все ясно.

— Тогда тебе надо загадать желание, — сказал Эрик. — Когда сидишь между двумя директорами музея, следует зажмуриться и загадать желание. Но нельзя говорить о загаданном, иначе не сбудется.

— Вот это да, — засмеялась Маргарета. — Мне нужно поторопиться, пока ужин не кончился. Какое желание, по-вашему, мне стоит загадать?

— Картину Рубенса, — сказал я. — Чтобы она заполнила раму в стиле барокко в том салоне наверху.

За столом стало тихо. Из парка донеслось уханье совы. В отдалении по дороге проехала машина.

— Недурное желание, — заметил Эрик. — Только, боюсь, для этого нужно побольше музейных директоров. Может быть, из Лувра и Метрополитен. — И тут все рассмеялись. Придворный шут Маргареты разбил лед. Но один из них понял, что я имел в виду.

— Зачем ты так говоришь? — шепнула мне в ухо Барбру. — Это совсем не смешно.

— Возможно, — сказал я и взял с блюда крупную самку с широким хвостом. — Но я и не думал говорить смешного.

Она смотрела на меня, не понимая. Если бы я мог, то рассказал бы, что это было задумано как укол иглы для одного человека, чтобы встревожить его. Но никто из остальных не казался особенно обеспокоенным. Свен чокался с Барбру, а Эрик посмеивался над чем-то, рассказанным им же самим Гуннару, тот хохотал. Наверняка какая-нибудь гадость об общем знакомом. Элисабет соревновалась с Маргаретой в том, кто больше уместит рачьих хвостов на ломтики поджаренного хлеба.

Вечер был теплым, почти душным. Тяжелым от надвигающейся грозы. На небе грудились тучи, и скоро они закрыли желтый диск луны. Где-то далеко слышался приглушенный грохот. Не слишком громкий и тревожный, но там уже была гроза, и, казалось, она медленно приближалась. Однако это не трогало гостей за гостеприимным столом Маргареты. Внесли новое блюдо раков. Одна из служанок обходила всех с красным пластмассовым ведром и незаметно освобождала заполненные скорлупой тарелки. Другая поставила чаши для полоскания рук. На поверхности воды в них плавали ломтики лимона. После водки и пива я чувствовал искушение выпить из своей чаши, но у приличий есть свои границы.

Я ел медленно и методично, ничего не оставляя. Надрезал панцирь сразу за головой рака, выскребал то, что было под скорлупой, высасывал мясо из клешней и, разломав панцирь, освобождал его от белой плоти, из которой выковыривал потом шнурок черных внутренностей.

Странный обычай, думал я. Иностранцу, пожалуй, может показаться, что мы едим жареных скорпионов и запиваем их чистым спиртом. Нет, чтобы любить раков, с ними надо родиться. Не говоря уже о кислой салаке, другой разновидности шведского варварства.

Затем был подан вестерботтенский сыр, такой острый, что от него жгло язык и полыхало нёбо. Смягчила и утолила это ощущение малина, которая завершила обильный праздник. Точнее сказать, пир. Целые сугробы желтой малины с белыми, пышными взбитыми сливками были поданы в серебряных чашках, похоже, сде-ланных Цетелиусом. Впрочем, я не мог перевернуть их и взглянуть на клеймо, даже если мне этого очень хотелось.

Гроза приближалась, тяжелая корабельная артиллерия била с другой стороны озера; ветер пробежал по стриженным газонам и деревьям. И упала первая тяжелая капля, за ней последовали другие — еще и еще.

— Как же нам повезло, — радостно сказала Маргарета. — Только мы закончили, и начался дождь. Я наудачу решила, что мы сядем на открытом воздухе, хотя прогноз погоды был несколько тревожным. Но теперь нам надо идти в дом.

— Тогда Я скажу свои благодарственные слова в помещении, — сказал Свен. — У меня есть время их обдумать.

— Не надо думать, от этого голова идет кругом, — сказал Эрик. Мы поспешили внутрь, потому что поливало уже основательно.

В большом салоне подали кофе в тоненьких чашечках-мокко, и Свен сказал элегантную и витиеватую благодарственную речь, в которой он называл Маргарету королевой ренессанса в сказочном замке, королевой, которая делилась своими дарами с менее счастливо одаренными.

— Раки — это наше красное золото, — сказал он. — Шведские раки стоят на вес золота. Поэтому мы так несказанно рады наслаждаться твоим гостеприимством сегодня вечером, дорогая Маргарета, и мы пьем за тебя истинно шведский напиток, без которого общество бы остановилось. Мы поднимаем за тебя кофе, так как наши рюмки, оставшиеся снаружи, боюсь, уже полны дождевой воды. Сколь!

Мы подняли кофейные чашечки, Маргарета улыбнулась и поцеловала Свена в щеку.

— Спасибо, мои милые, что вы пришли, — светилась она. — Вы доставили мне такое удовольствие. Но не думайте, что вечер завершен. Он пройдет под знаком традиций.

Тут громыхнуло так, что, казалось, молния ударила в парк. Ослепительная белая вспышка, грохот как от повозки с камнями, едущей по крытой железом крыше.

— Это тоже традиция? — спросил Эрик. — Наверное, с тех времен, когда русские сожгли старинную Слагсту.

— Таких традиций у нас, слава богу, нет, — рассмеялась Маргарета. — Во всех старинных имениях раньше играли в шарады. Это было еще в дотелевизионные времена. Происходило это так: каждый получал записку с именем человека, которого следовало изобразить. А другие должны были угадать.

— Я это помню, — сказала Элисабет. — Мы всегда раньше на Рождество играли. Один изображал Наполеона, другая — королеву Викторию. Было ужасно весело. Но говорить ничего нельзя, только показывать. Примерно как в немом фильме.

— Превосходно. Тогда я буду Сара Бернар, — прыснул Эрик. — Никто не может изобразить ее лучше меня.

— Твоя краса уже, конечно, увяла, — сухо сказал Гуннар Нерман, — но, может быть, твоему голосу лучше подойдет роль Зары Леандер?

Все засмеялись, но Эрик не обиделся. Он только игриво взмахнул рукой и прекрасно сымитировал: «Хотите увидеть звезду, посмотрите на меня».

— Тогда вы знаете, как это делается. Вот ваши роли, я их подготовила. Подходите и тяните жребий, — инструктировала Маргарета. — Только помните, что нельзя говорить другим, кого вы будете представлять. Я буду единовластным жюри. Тот, кто лучше всех сыграет свою роль, получит бутылку шампанского.

Итак, мы расселись на диванах и креслах, принесли еще кофе и коньяк. Дождь барабанил в оконные рамы, а гроза глухо гремела над деревьями. Зажгли свечи. Маргарета поставила пластинку с музыкой Моцарта, которая изысканно гармонировала с обстановкой и настроением. Восемнадцатый век в двадцатом.

Свен Лундман исполнил роль Греты Гарбо. Никто не мог угадать, пока он не изобразил одновременно Есту Еерлинга и Анну Шернхек, едущих в санях по льду и преследуемых по пятам стаей волков. Попытка Эрика представить Мэрилин Монро была тоже не слишком удачной, и он был расстроен.