— А что, в Швеции никого нет, у кого был бы Рубенс?

Очень сомневаюсь. Разве что в каком-нибудь старинном фидеикомиссе. Я имею в виду в бывшем фидеикомиссе, потому что эти заповедные непродажные имения уже не существуют. В них еще можно было найти кое-какие забытые шедевры, но теперь они наверняка перекочевали на более крупные, чем Стокгольм, антикварные рынки. А почему ты, собственно, спрашиваешь?

— Просто из интереса. Ко мне тут на днях заходил один покупатель, — соврал я. — А ты знаешь все. Кстати, может ли быть недалеко от Стокгольма какой-нибудь старинный дом, заполненный старинными картинами и антиквариатом?

— Дом? Какой дом?

— Ну, может быть, дворец. Имение или что-то в этом стиле.

— Таких здесь много. Ты имеешь в виду что-то определенное?

— Возможно. Я имею в виду большой дом, в котором никто не заметит, если из него исчезнет картина Рубенса.

Он с удивлением посмотрел на меня. Потом рассмеялся.

— Ты точно слегка не в своем уме. Во-первых, я не думаю, что в этой стране где-нибудь сохранился в частном владении Рубенс. А если даже, вопреки всему, предположить это, то ты можешь быть абсолютно уверен в том, что пропажу тут же заметили бы.

— Надеюсь. Что всяком случае, спасибо за Хиллест рема.

— Чем же ты все-таки сейчас занимаешься? — с любопытством спросил он, когда я уходил. — Наверняка какое-нибудь новое «дело». Квартальный ты наш Калле Блумквист, искореняющий организованную преступность, — сказал вслед мне и засмеялся.

Выйдя на улицу, я тоже улыбнулся. Эрик был прав. Как Дон Кихот, я тоже вступил в бой с ветряными мельницами. Конечно, бедный Андерс перепил и вздумал искупаться. И утону. Я покупал мебель у старика в Венеции, который тоже отправился к праотцам, а его молодой наследник, огорченный тем, что не смог унаследовать фирму, рассказал, что старика убили. Потом я преследовал молодую женщину и вломился в ее дом, вообразив, будто это она снилась Андерсу. Не слишком убедительные свидетельства убийств и преступлений, подумал я, входя в свою лавку и пропуская вперед Клео.

На следующее утро, едва я открыл магазин, как звякнул мой тибетский колокольчик над входной дверью. «День начинается неплохо», — подумал я, откладывая газету и поднимаясь со старого кресла. Кто рано встает, тому бог дает. Первые покупатели.

Но не надо было мне кукарекать в то утро про золотые яйца. Это были не покупатели. У входа ждали двое мужчин, один из них с портфелем.

— Меня зовут Бергман, — представился старший. — А это инспектор уголовной полиции Ларссон. Как я понимаю, господин Хуман?

Да, это не доктор Ливингстон, хотелось мне ответить, но я счел благоразумным не впадать в шутливый тон с официальными представителями Швеции. Я кивнул, не подозревая, зачем мог понадобиться им в девять утра. Потом понял: Андерс. Они пришли, чтобы поговорить со мной о его смерти. Значит, разговор с Калле Асплундом не пропал даром.

— Да, это я. Садитесь, — сказал я, указав на кресла. — Как я понимаю, вы пришли поговорить о гибели Андерса фон Лаудерна?

Они удивленно переглянулись, потом неловко уселись.

— Ну, не совсем так. Мы пришли к вам по другому делу. Собственно говоря, по совершенно другому.

— Вот как?

Недоумевая, я смотрел на них. Что я наделал? Может быть, они пришли из налоговой инспекции, расследующей экономические преступления? Чтобы провести ревизию моих счетов и бухгалтерских книг? В таком случае им нечем будет поживиться.

— Вы знаете этого человека?

Я кивнул.

— Это Леонардо Пичи.

— Вот именно. Несколько недель назад ему не повезло. Утонул, выбрав для этого из всех мест на свете канал в Венеции. Но в этом, собственно, не было ничего удивительного, — добавил он быстро. — Ведь Пичи жил в Венеции.

— Я знаю. Я покупал у него мебель.

Они снова понимающе переглянулись.

— Мы знаем это, господин Хуман. И именно об этом мы пришли поговорить с вами.

— Это допрос? Я не знал, что преступно импортировать имитацию антиквариата.

— Забавно, что вы употребили это выражение. Что это «преступно». Нет, никто не сказал этого. Все зависит от того, что находится в этом антиквариате.

— Теперь я не понимаю, о чем идет речь, — сказал я. Но я понимал. Наркотик! Мое время истекло, и полиция принялась за дело. Поскольку я был совершенно невиновен, я просто не подумал об этом поначалу.

— У нас есть основания думать, что мебель начиняли до ее поступления в Швецию. Проще говоря, в ней перевозили кокаин. В пустотах, под двойным дном, был наркотик.

Я сидел, молча глядя на них. Как много следовало им рассказать?

— Вы думаете, следовательно, что я занимался контрабандой наркотиков?

— Мы ничего не думаем. Мы хотим только предварительно переговорить с вами.

«Предварительно, — подумал я. — Значит, что это только начали; первый заход, и они придут еще».

— Единственное, что я могу вам сказать, эта мебель пользовалась большим спросом. Как только я получал что-нибудь, так оно уходило чуть ли не в тот же день. Так что у меня не было поводов жаловаться. Наоборот. Я думал увеличить импорт.

— Интересно. Значит, мебель раскупалась немедленно. Вы не помните тех, кто ее покупал?

— Сразу не вспомню. Но в нескольких случаях я записывал. Имена то есть. Хотя если люди платили наличными, для этого не было повода. Но в последний раз я записал и имена, и адрес пожилой пары. Они купили бюро, которое было потом у них украдено.

— Было украдено?

— Вот именно. К ним проникли взломщики и утащили бюро. Они позвонили мне и спросили, не могу ли я заказать для них еще такое же. Оно предназначалось их дочери. По случаю ее обручения.

Комиссар Бергман угрюмо кивнул.

— Без сомнения, бюро приобрел «не тот клиент». Настоящий клиент пришел позже и взял то, что ему предназначалось. Так нам кажется. А вы недавно опять были в Венеции?

— Да, а откуда вы знаете об этом?

Он улыбнулся.

— Наши итальянские коллеги очень нам помогают. И мы знаем, что вы посетили мастерскую Пичи.

— Совершенно верно. Я хотел поговорить с ним о новом бюро для Гранов, для той пары, и об увеличении поставок. Тогда я и узнал о его смерти и… — я замолчал, не зная, что еще следовало рассказать им. «Все, что вы говорите, может быть обращено против вас». Не так ли говорят американские полицейские? Разве не такие же обязанности и у шведских властей?

— И..? — повторил Бергман, вопросительно глядя на меня.

— Из рассказа одного из его работников я понял, что это, возможно, был не несчастный случай. Что Пичи не утонул.

— А был убит, считаете вы?

— Возможно. Потому что Пичи, по всей видимости, узнал, что его предприятие используется для контрабанды наркотиков. И не захотел участвовать в этом деле. Тогда он должен был исчезнуть. Но о Стокгольме и обо мне он ничего не говорил.

— Интересно, — сказал комиссар, и легкая улыбка тронула его губы.

Я понял по его глазам, о чем он думает. Мол, Хуман пытается истолковать ситуацию в свою пользу. Пускает нам пыль в глаза, используя смерть Пичи, представляет себя этаким незнайкой. И Пичи тоже. Оба, мол, жертвы заговоров и интриг. Но это мы уже проходили.

— В самом деле, очень интересно. Что еще вы делали в Венеции?

— Ничего особенного. Что вы имеете в виду?

— Мы просто интересуемся. Встречались ли с кем-нибудь, например?

— В поездках всегда, конечно, встречаешься с людьми. Но особо отмечать кого-либо, право, нет оснований. Во всяком случае, на этот раз.

— В самом деле? У нас несколько другие сведения. Скажем, некая дама. Анна Сансовино. Вам знакомо это имя?

— Да, я видел ее. Но никак не думал, что вас это может заинтересовать.

— Ну, не скажите, — улыбнулся он. — Она очень активная молодая дама и сотрудничает с некоторыми ведущими фигурами организованной преступности на юге. Например, с Фабио Негри. Говорит вам это имя о чем-нибудь?

Я отрицательно покачал головой.