— Так что если у вас есть конкретные предложения, я могла бы рассмотреть их вместе со своими коллегами в министерстве.
— Необходимо ударить по уличной торговле наркотиками, — предложил шеф полиции. — Если справимся с распространением наркотиков, потребление медленно, но неуклонно будет падать.
— Мы должны уважать права личности, — прервал начальник управления Ханссон. — Мы обязаны принимать во внимание ее неприкосновенность, и только при этом условии осторожно продвигаться вперед.
— Ты считаешь, что мы должны уважать право человека угробить себя наркотиками? — Харри Бергман посмотрел на него с насмешкой. — Будем стоять сложа руки и не вмешиваться? Должен тебе доложить: эти люди не ведают, что творят. Им помогать нужно, и здесь уступчивость и размытые формулировки не спасут.
— Но с этой целью нам не следует впадать в своего рода фашизм, — не совсем дружелюбно улыбнулся начальник управления из министерства социального обеспечения.
— Думаю, мы подошли к концу нашей дискуссии, — нервно сказала министр юстиции и поправила свои бумаги. — Есть ли какие-нибудь комментарии или невысказанные мнения, прежде чем мы завершим работу?
— Только одна информация для сведения министерства. — Харри Бергман озабоченно посмотрел на нее. — Относительно расширения нашего международного сотрудничества. Мы пытаемся выйти на пауков в сетях наркобизнеса, по крайней мере лучше изучить схему паутины, с тем чтобы пресекать распространение наркотиков на возможно высоком уровне. У нас в работе много интересных проектов. В частности, создается впечатление, что значительная доля кокаина ввозится из Италии через Венецию. Пока рановато вдаваться в детали, но мы разрабатываем несколько путей, ведущих в любопытном направлении. Уже вырисовываются очертания двух таких пауков: одного — в Венеции и другого — в Стокгольме. Немного терпения и везения, и весьма скоро мы рассчитываем нанести удар.
— Хорошо, — кивнула ему Виола Грен. — Очень хорошо.
Она уже заметила, что всегда нелишне приходить на обеды и заседания правительства не с пустыми руками. А успех рождает успех. Не помешает, если полиция сработает успешно и распутает большой клубок торговцев наркотиками в самом начале ее деятельности. Совсем не помешает. Она улыбнулась и поднялась с места.
Когда я проснулся, в доме царила тишина. Где-то в саду барабанил по дереву дятел; солнечный луч пробивался в щель между гардиной и рамой, высвечивая вертикальную полоску на розовых завитушках потертых обоев.
Я посмотрел на часы: скоро восемь. Для моих привычек поздновато, даже слишком поздно. Обычно я встаю около шести, надеваю мягкий голубой халат и неслышно следую в прихожую, где на коричневом коврике под дверной почтовой щелью меня ждут «Свенска Дагбладет» и «Дагенс Нюхетер». Это одна из немногих черточек роскоши в моем простом существовании; впрочем, подписка оформлена на фирму. Утро, когда газеты не приходят или опаздывают, означает для меня катастрофу, ломает весь ритм жизни и портит весь мой день. Затем я иду на кухню и готовлю завтрак — половинка грейпфрута и несколько бутербродов, состоящих из ломтиков диетического хлеба с нежирным сыром, ложечкой творога и кружком ярко-красного перца. Оздоровительный эффект достигается черным как смоль кофе; всего сразу не получишь, а я даже представить себе не могу, как это выйти в сложный, полный опасностей мир, не испив кофейку.
Пока в кофейнике закипает вода, я открываю молоко для Клео и смотрю, что осталось в холодильнике для привередливой кошечки на утро — пол-сардинки или еще что-нибудь. Она же деятельно трется у моих ног и требовательно мяукает. В зависимости от погоды, времени года и настроения я устраиваюсь с завтраком, опрятно накрытом на серебряном подносе, на террасе — если лето и тепло, или в одном из кресел у камина. Иногда, особенно зимой, когда холодно и неуютно и темнота глухо упирается в окно, я иду в спальню, подкладываю под спину все подушки и ставлю поднос на ночной столик. Затем не спеша, с наслаждением разворачиваю утренние газеты и приступаю к делу. Фру Андерссон, та, что моя правая рука, с Чепмангатан, 11, сетует на мое чтение газет в постели. «Простыни пачкаются», — говорит она. Типографская краска остается на простынях. Но ей приходится мириться с моими вредными привычками. Не было бы хуже, а так сойдет.
Да, было уже поздновато, мне ведь необходимо ехать в Стокгольм и открывать лавку, желательно не позднее десяти. Впрочем, если я потороплюсь, намного не опоздаю. А при нормальном движении на дорогах до Стокгольма можно добраться за два с небольшим часа.
Теперь остается найти все необходимое на кухне у Андерса, думал я, одеваясь. Я не строил иллюзий насчет того, что он уже встал в такую рань и приготовил завтрак, а вот где у него чашки, блюдца и все остальное, я понятия не имел. Старая кухня была забита шкафами, ящиками, и все казалось до крайности неустроенным. Но кофе должен где-то быть, и в холодильнике наверняка есть что-нибудь съедобное — маринованная сельдь или кое-что в этом духе, хотя это вовсе не мое любимое блюдо к завтраку. Андерс наверняка запасся для своих гостей — на похмелье.
Похмелье, да. Нельзя сказать, что я не чувствовал легкой тяжести в голове, не без этого; но другим наверняка было гораздо хуже, если это может служить утешением. Андерс вообще вливал в себя сверх всякой меры, особенно к кофе. Давил один стакан коньяка за другим. А потом еще были бесконечные порции грога. Как, кстати, теперь говорят — грог? Виски с содовой было бы правильнее, и эффект тот же. Да чего там, он заслужил. Вернулся наконец в свой дом, осуществил свои мечты; может гордо демонстрировать приобретение, дом детства, своим друзьям. Хотя что за друзья. Копнуть поглубже, так еще как сказать.
Свен Лундман, казалось, был в предчувствии своего нового состояния — он оставит пост, уйдет на пенсию и, как водится в шведской системе, превратится в «пустое место».
— Забавно у нас в Швеции получается, — говорил он, прикуривая сигарету за кофе в большой зале. — Мы приукрашиваем жизнь, называя действительность иными словами. Вместо безработного — освобожденный от работы или несклонный к работе и испытывающий проблемы с алкоголем. Теперь пришел мой черед — старшая категория населения или седая «пантера», только выбирай. А правда-то, она за фасадом. На самом деле ты — пенсионер, ездишь по льготному проездному билету, взят на попечение. Развлечения под баян и автобусные экскурсии, организованные всешведским союзом пенсионеров. Если повезет, можно попасть в дом отдыха, где обслуга так чертовски современна и сознательна, что позволяет старичкам пропустить по субботам стаканчик.
Он говорил это в шутку, с насмешливой искоркой в глазах, но было ясно, что за всем высказанным кроется горечь. Да и что ему оставалось? Несколько лет свободы, свободы писать и заниматься исследованиями, чего он не успевал в загруженные руководящей работой годы. И пенсия его — совсем не то, что полная зарплата, уровень жизни опустится, да и возраст свое возьмет. Все заметнее было это к концу вечера, когда легкий облик британского джентльмена начал терять очертания, когда стало ясно: в глубине души профессор был не так уж доброжелателен к претендентам на свой престол. Нет, он не произносил ничего конкретного, подтверждавшего это, но я замечал нечто в его глазах, в тоне его голоса. Да и Элисабет подсыпала соли, проявляя свою близость к Андерсу фон Лаудерну. Интимность их отношений была почти очевидной — взаимные взгляды, интонации, быстро и незаметно касавшиеся друг друга руки в момент, когда в бокалы наливали вино или угощали конфетами из коробки.
Чем дольше длился вечер, тем острее проявлялись и противоречия между Андерсом и Гуннаром, соперниками в борьбе за место директора Шведского музея.
В голосе Гуннара звучали язвительность и ирония, в водянистых глазах на круглом лице он не мог скрыть недоброжелательности. Ему следовало бы заняться собой, он был уже на грани того, чтобы стать толстым и обрюзгшим. Пока еще было терпимо, но черты лица уже расплывались, щеки, казалось, отвисали и становились пористыми, как губка. А в Андерсе росло раздражение, это было заметно так же, как и напряжение, заставлявшее его пить больше, чем следовало бы.
