— Кандинского? — Свен Лундман с изумлением посмотрел на Андерса. — Ведь это одно из величайших мировых имен. Как ты добрал его картины?

— Перед первой мировой войной у Кандинского в Швеции была пара выставок. Он здесь жил какое-то время и немного писал. А мне повезло. В общем, Кандинскому спасибо, что я смог вернуться в Бакку. Здесь не только усадьба хороша, весь этот край интересен. Здесь пребывали такие личности, как Сигге Старк и Хейденстам, Святая Биргитта и Лина Санделль. В местной церкви стоял гроб с телом Карла XII, застреленного под Фредриксхальдом. Я мог бы продолжать долго. Провинции Нерке не помешал бы хороший специалист по общественной информации и рекламе.

— Я думаю, ты просто создан для этого, — сказала Барбру Линделиус и убрала упавшую на глаза прядь белокурых волос. — Но, к слову, о картинах: я читала на днях, что полиция провела обыск у одного укрывателя краденого. Там была масса ворованных вещей, а посреди всего прочего — картина Брейгеля. Подлинник XVII века, стоимостью до двух миллионов как минимум. Самое странное — полиция не может выяснить, кто является владельцем. Никто не заявлял о краже. Фантастика, правда?

— Не знаю, не знаю. — Гуннар Нерман потянулся к запотевшей бутылке с «Горькими каплями» домашнего приготовления Андерса. — Вполне возможно, кое-кто не желает афишировать свои большие деньги. Или какой-нибудь живущий за границей швед не успел еще вернуться и проверить квартиру.

— Что касается денег, то это препятствием не является, — заметил Свен Лундман. — Искусство налогом не облагается. Пока, во всяком случае.

— Действительно, — согласился с ним Гуннар. — Однако вероятно, что этот кто-то все равно не был бы рад вмешательству полиции. Может ведь такое случиться, что он добыл деньжата интересующим ее способом, как знать?

— Но ведь это только хорошо. — Элисабет улыбнулась мужу. — Поскольку у картины нет владельца, она теперь будет продаваться на аукционе, и ты сможешь приобрести Брейгеля для своего музея.

— Держи карман шире, — пробормотал профессор. — То, как в этой стране обращаются с культурой, — просто скандал. Каждый вонючий миллионер тащит действительно приличные вещи у нас из-под носа, чтобы ими спекулировать и пополнять золотом свое состояние. На днях один такой купил роскошную картину за большие миллионы. Затем он заявил, что она ему, собственно, не очень-то нравится, но ведь все-таки купил! И можно догадаться, зачем. Через пару лет он выдоит из нее еще несколько миллионов. Вы наверняка видели эти пошлые рекламные объявления, распространяемые фирмами по организации аукционов, в которых говорится о «рекордных ценах» и об осуществлении «непосредственной обработки» клиентов с высокой покупательной способностью из торговых и промышленных кругов.

— Я сегодня видела одно объявление, — хихикнула Барбру. — Одна из этих фирм заявляет, что им принадлежит рекорд рынка по цене на акварели Лильефорса. Теперь они примеряются к рекорду на картины, написанные маслом!

— Какая глупость, — сказала Элисабет осуждающе. — Как будто это чемпионат Швеции по искусству. Почему бы тогда не пойти до конца и не объявить цены на квадратный сантиметр произведений Цорна, Ертена, Хилла, всех других? На каждый день была бы работа, как с курсами акций, поскольку дело в конце концов упирается в деньги и спекуляцию.

— Нет, не будь у нас Тессина и мамы Густава III, Национальный музей в его нынешнем виде не существовал бы. Выпьем же за них. — Свен Лундман сделал большой глоток из высокого бокала.

— С чего бы это вдруг? — Барбру удивлено посмотрела на него. — Какое-то неправдоподобное сочетание.

— Не такое уж и странное для ушей специалиста. Карл Густав Тессин был сыном Никодемуса Младшего, проектировавшего и строившего Королевский дворец в Стокгольме. Когда в 1727 году папаша умер, Карл Густав принял его пост главного интенданта дворца и завершил великое дело отца. Карл Густав стал выдающимся деятелем своего времени, хотя в большей степени проявил себя как политик и дипломат. До того, как он попал в немилость Адольфа Фредерика и Лувисы, он нес ответственность за воспитание наследного принца, то есть Густава III. Будучи послом в Париже, он собрал уникальную коллекцию произведений искусства, практически полностью состоявшую из великих имен, таких как Буше, Рембрандт и многие другие. Позднее он обанкротился и продал коллекцию Лувисе Ульрике. Она — была сестрой Фридриха Великого, короля Пруссии, и повидала мир за заставами Стокгольма, так что оценила коллекцию по достоинству, благодаря чему картины мало-помалу попали в Национальный музей. Удивительная, кстати, была женщина. Она оказалась вроде как в тени своего знаменитого сына, и ее вклад в шведскую культуру почти не отмечен. А ведь Лувиса дала культуре гораздо больше, чем многие другие.

— Свен, — Элисабет перегнулась через стол и похлопала его по руке. — Андерс и Гуннар давным-давно отсидели свое на твоих семинарах по истории искусства. Уверена, что они знают все и о Тессине, и о Лувисе Ульрике.

Она улыбнулась своему мужу, а меня вновь поразило, насколько она красива. Ниспадающие на плечи длинные темные волосы. Большие серо-зеленые глаза под выгнутыми Темными бровями делали ее внешность почти восточной, что подчеркивалось высокими скулами и загаром. И я обратил внимание, что не один смотрю на нее. Глядел на нее и Андерс. Только не так, как я — аналитически и объективно. Нет, он был похож на влюбленного школьника. Всякому имевшему глаза было очевидно: Андерс фон Лаудерн был влюблен в Элисабет Лундман.

— К слову, о ворах и кражах, — сказал Свен Лундман. — А не рискованно оставлять дом пустым, пока ты в отъезде? Он все-таки на отшибе стоит.

— Ничего страшного, — улыбнулся ему Андерс. — У меня совсем поблизости есть сосед, кантор из церкви, он приглядывает за Баккой. Да и никаких ценностей здесь пока нет, ни предметов искусства, ни украшений. — Андерс заговорщицки подмигнул Свену, но выглядел при этом совсем не весело. Совершенно не весело, и я задумался, почему.

Солнце уже опустилось за озером. Легкие ленты тумана, змеясь, словно в танце эльфов, поползли от края тростника через лужайку. Туманом дело не кончилось — за ним последовало нашествие комаров, которые роились над нашими головами и подобно истребителям атаковали наши лодыжки и затылки. Мы ушли в дом и расселись в просторном салоне, где для спасения от наползавшей с озера вечерней прохлады Андерс развел огонь в изразцовой печи.

За кофе, который, слава богу, был подан в настоящих, а не в пластиковых чашках, и за коньяком в стаканах Андерс отвел меня в сторону. Мы уселись в угловой комнате на стареньком канапе, видавшем лучшие времена, а это было давненько. Он взял с собой бутылку с коньяком и поставил ее на пол у себя в ногах. Я вспомнил о количестве потребленного им спиртного в самолете, по дороге из Франкфурта. Неужели Андерс фон Лаудерн испытывает такие проблемы с алкоголем?

— Юхан. — Он поднял стакан. Глаза его блестели, а взгляд был не совсем ясен. — Знаешь, ты — мой лучший друг. Мой самый старый друг, во всяком случае. Один черт. Сколь!

— Сколь!

Мне было интересно, к чему он ведет, зачем утащил меня от остальных.

— Ты помнишь, как мы летели из Франкфурта?

Я кивнул.

— А то, что я рассказывал о картине, о Рубенсе?

Я снова кивнул и пригубил коньяку.

— Забудь все это. — Он улыбнулся. — Я тогда просто-напросто здорово набрался. Знаешь, как бывает. У меня тогда были очень напряженные дни в Италии, пришлось еще читать лекции в университете в Падуе. А когда опускаешься в самолетное кресло и напряжение спадает, по дороге домой не грех позволить себе пропустить несколько рюмашек.

Я смотрел на него с сомнением. Насколько я помню, он тогда не был так уж пьян. Хотя, впрочем, он мог это скрыть.

Андерс наклонился за бутылкой, наполнил свой стакан до краев и вопросительно посмотрел на меня. Однако я помотал головой — не хотел просыпаться с больной головой. Кроме того, рано утром мне надо было садиться за руль.