– Глупая моя любимая, – тихо произнес он. – Я не за тем гонялся за тобой по всей стране, чтобы привезти к себе и заставить учиться на домохозяйку. Я не хочу, чтобы ты их за меня кормила и обихаживала. Это я и сам могу. Я хочу, чтобы ты со мной жила, чтобы я радовался, видя тебя утром, днем и ночью. Я не хочу, чтобы ты мне прислуживала. А что до детей… я хочу, чтобы ты их полюбила. Представь, что они – птички, и полюби. Я сделаю все остальное.

Я бы возразила, но он прижал меня к себе, и когда я подняла лицо, чтобы произнести: «Но, Уилл!..» – он стал так тепло и нежно меня целовать, что я поняла: ничего не выйдет. Хотя я знала, что он не прав, что я не смогу полюбить этих детей, я покорилась легкости, исходящей от него, и теплому наслаждению, и промолчала.

Он протянул руку поверх меня и забросал нас соломой для тепла.

– Холодная ночь, – сказал он. – Уже недолго.

Возчик раскурил трубку, и сладкий, как леденец, запах дыма потянулся над нами. Я видела, как в темноте мерцает уголек. Возчик перекинул вожжи через шест и зажег впереди фонарь.

– Можешь зажечь тот, что сзади? – крикнул он Уиллу.

Уилл выбрался из норы в соломе и пошел к задней части воза, чтобы зажечь и вывесить фонарь.

Потом он вернулся ко мне, осторожно ступая по тюкам ткани, подгреб еще соломы и скользнул в тепло. Он обнял меня за плечи и снова привлек к себе.

– И все это время, – сказал он, – все это время, пока ты малышкой и девочкой кочевала, во всех этих деревнях, городках и богом забытых углах, я так думаю, были мужчины, много мужчин, которые тебя замечали, и желали, и влюблялись в тебя. И, может быть, ты им не отказывала, а? Может, тебе пришлось избавиться от ребенка? Или бросить его?

– Нет, – ответила я, почти обидевшись. – Нет, ни единого. Я тебе говорю, Уилл, я была холодна. Холодна, как лед, с ног до головы. Ты же помнишь, какой я была, когда появилась в Широком Доле. Мне не нравилось, когда меня трогают, даже Дэнди. У меня так и не было любовника.

– А Перри? – спросил Уилл.

Я скорчила рожу, которую он едва мог увидеть в сгущавшихся сумерках.

– Не думаю, что Перри считается, – сказала я.

Уилл фыркнул, презрительно и по-мужски.

Я на мгновение вспомнила о леди Хейверинг и бедняжке Марии, о священной важности женского целомудрия. Подумала, что многие мужчины ценят в женщине девственность, словно женщины – чистокровные кобылы, которых нужно держать подальше от беспородных самцов. Лицо мое в сумерках стало чуть жестче при мысли, что Уилл, мой Уилл, такой же мужчина, как и прочие, и ему важно, чтобы я ни с кем до него не спала, хотя сам он ложился и с Бекки, и с двумя десятками других, как я догадывалась.

– Если это важно, с мужчиной я по-настоящему не была, – грубо сказала я. – Можешь звать меня девственницей, если тебе так нравится.

Он не мог ясно видеть мое лицо в полутьме, но того, как звучал мой голос, было бы достаточно, чтобы его насторожить.

– Девственница! – воскликнул он с явной радостью. – Девственница? Правда?

Он помолчал.

Я закипала в темноте.

– Девственница! – повторил Уилл. – Как необычно! Подумать только, ты и единорогов можешь видеть, и все такое! У меня прежде не было девственницы. Думаю, я прежде их даже не видел! Надеюсь, мне будет не очень больно!

– Что?!

Я сжала кулак, чтобы его стукнуть, но он его поймал и прижал меня к себе.

– Ах ты маленькая глупая корова, – сказал он с любовью. – Будто мне есть дело до того, переспала ты с половиной Солсбери или нет. Теперь ты со мной, правда? И любишь меня, так? Я только хотел знать, не оставила ли ты свое сердце где-то на дороге, позади. Но если ревнивый любовник не станет колотить в мою дверь, я смогу спать спокойно – с тобой.

Мы и поспали спокойно.

Возчик высадил нас на углу возле деревни. Мы попрощались с ним и посмотрели, как, раскачиваясь, удаляется во тьму задний фонарь на возу. Глядя на этот маленький огонек, я вспомнила что-то, что-то печальное, но не знала, что именно. Потом я поняла – женщину, которая бежала за фургоном, крича: «Сара!» – мою мать, которая хотела отослать меня из Широкого Дола, потому что не верила в то, что землевладелец может не быть жестоким.

Я протянула руку и привлекла надежного большого Уилла к себе. Со мной все будет иначе.

– Сапоги не жмут? – спросил Уилл.

– Нет, – ответила я. – Это мои, я в них верхом езжу.

– Тогда пошли, – сказал он, взял меня за руку и повел по тропинке.

Леса по левую сторону от дороги были темны и загадочны, что-то тихо шуршало, вдали ухнула сова.

Уилл принюхался, как голодный пес.

– Хорошо дома, – сказал он.

По правую руку от нас лежали бледные в лунном свете поля, на которых шелестела светлая озимая трава. Вспаханное поле, приготовленное под пшеницу, дышало темной землей и сырым суглинком. Когда мы тихо проходили мимо, стоявший на светлой дорожке олень поднял голову и посмотрел на нас, а потом растаял за полем среди деревьев.

Я слышала, как в голове у меня что-то тихо шепчет, что-то вроде того тонкого певучего шума, который много месяцев назад привел нас с Морем в Широкий Дол. Потом я услышала журчание реки, чистое, как рождественский гимн.

– Вода высокая, – заметил Уилл. – Камни покрыла, не перейдешь.

Мы остановились у брода.

– Здесь когда-то был мост, – сказал Уилл. – Много лет назад. Дважды рушился, и во второй раз его решили не восстанавливать. Может быть, нам стоит это сделать.

– Да, – сказала я.

На середине реки, где было глубже всего, качалось отражение луны, как плавучая фарфоровая тарелка. Река точила и подмывала берег, из долины тянуло холодным ветром, приносившим запах Гряды, заиндевевшей травы и зимнего тимьяна.

– Перенести тебя? – предложил Уилл. – Как невесту через порог?

– Нет, – ответила я, улыбнувшись ему. – Пойдем вброд, оба. Если кто-то увидит, как ты ночами носишь парней через реки, Уилл, пойдут разговоры.

Он рассмеялся, взял меня за руку, и мы осторожно вошли в темный поток. Я задохнулась, когда вода залилась мне в сапоги. Она была ледяной, и сапоги тут же наполнились до краев, а чулки и бриджи промокли насквозь. Уилл твердо держал меня за руку, пока мы не добрались до гальки на другом берегу. Тут Уилл взглянул на мои дорогие кожаные сапоги для верховой езды и улыбнулся.

– В следующий раз рада будешь, если я тебя понесу, – сказал он.

– Нет, – решительно ответила я. – Ты бы оставался со своей Бекки, если тебе нужна женщина, которую можно носить на руках и тетешкать, Уилл!

Он снова рассмеялся, взял меня за руку, и мы с хлюпаньем побрели по дороге.

Дом привратника стоял темной тенью слева от нас, в нем не было огней, ворота, как всегда, были открыты.

Уилл кивнул.

– Придешь завтра, приведешь дом в порядок, – сказал он. – Ты будешь здесь жить?

Я поглядела в его лицо, наполовину скрытое тенью, наполовину озаренное луной.

– Он не мой, – отозвалась я. – Ты его выиграл, он принадлежит тебе.

– Стой… – начал Уилл, потом замолчал. – Так ты хотела, чтобы я его выиграл? Я думал, ты мне его проиграла, чтобы у нас вернее получилось выбраться из той дыры целыми и невредимыми. Но ты что, на самом деле хотела, чтобы я его выиграл? Выиграл и оставил себе – ради деревни?

– Да, – ответила я. – Думаю, Лейси владели им достаточно долго. Теперь я хочу, чтобы он принадлежал деревне. Я проиграла его тебе, чтобы сохранить. Выиграй я, за ним примчался бы Перри или леди Хейверинг. Я жена Перри, и Широкий Дол отошел бы ему, как только я объявила бы о своем владении. Но его выиграл ты, и он теперь твой. Пусть он принадлежит деревне.

Уилл медленно кивнул.

– Ты уверена? – спросил он. – Я не хочу, чтобы через пару лет мы из-за этого поругались.

Я глубоко вдохнула.

За мной стояли поколения хозяев этой земли, несправедливо было повернуться к ним спиной, к их борьбе и жажде, и отдать землю другим. Но я была последней из Лейси, и старая цыганка в Солсбери сказала, что я буду лучшей из них.