– Миледи… – беспомощно начал он.

– Придется мне оставить твой костюм себе, – радостно сказала я. – Но я пришлю тебе денег на новый, когда доберусь домой, и заплачу за услугу, которую ты оказал мне нынче ночью.

– Домой – это вон в тот дом? – с надеждой спросил он.

– В Сассекс, – ответила я.

Лицо у него вытянулось.

– Миледи, но вы же не сбежите, – сказал он. – Я места лишусь, если узнают, что я вас отпустил, и вам конец. Вернитесь домой, миледи, я скажу, что велите.

Он повернулся к Уиллу.

– Ты же знаешь, она не для тебя, – яростно прошипел он. – Я видел, как ты на нее смотришь, но ты же знаешь, она теперь леди Хейверинг. Ты ее погубишь, если увезешь!

Уилл коротко рассмеялся.

– Я ее увезу! Да на что она мне. Может ехать домой, если пожелает, я ей ничего велеть не могу, это все равно что ветру велеть, чтобы дул. Я получил то, за чем приезжал. Больше мне ничего не надо.

Я уже взялась за ручку на двери конюшни, но на эти слова обернулась и улыбнулась Уиллу, не скрывая своих чувств. То была улыбка женщины, знавшей, что ее всем сердцем верно любят. Для Уилла в целом мире никого не было и быть не могло, кроме меня, мы оба это знали. И для меня в целом мире никого, кроме него, быть не могло.

– Мне нужен Море, – сказала я. – А мистеру Тайяку – его лошадь. Положите на Море мужское седло, я поеду по-мужски.

Тут Джерри вслух застонал, но отправился в темную конюшню, и я слышала, как он заругался на Море, когда затягивал подпругу, а конь фыркнул.

Потом он вывел обеих лошадей на улицу. Копыта громко стучали по брусчатке, и грум тревожно заозирался.

– Что мне им говорить? – спросил он. – Когда спросят, где Море? Что мне сказать?

– Скажи, что ее милость приказала его подать, – коротко ответил Уилл. – Как ты мог с ней спорить?

– Они спросят, в чем она была! И седло это – лорда Перри… – в отчаянии произнес грум.

– Ох, черт, ну поехали с нами, – внезапно сказала я, устав от этого вздора. – Бери лошадь, и поехали с нами. Мы едем в Широкий Дол. Там для тебя найдется работа. А лошадь потом отошлем назад, так будет лучше, некому тут будет сплетничать.

Уилл взглянул на меня.

– Мы возьмем с собой грума? – недоверчиво спросил он.

Я улыбнулась.

– А почему нет? – отозвалась я. – Я думала, тебе, как радикалу, это будет по душе. Освободим его от рабства, разобьем его цепи! Избавим от тревог о том, что ему сказать хозяевам.

Уилл кивнул, глаза его смеялись.

– Бери лошадь, – сказал он груму. – Как тебя зовут?

– Джерри, – ответил грум из конюшни. – Можно, я возьму одного из гунтеров лорда Перри?

– Бога ради, нет! – воскликнул Уилл. – Рабочую лошадь? Ты что, думаешь, мы на пикник собрались?

– Да как-то обидно, если уж мы крадем лошадь, брать дешевую, – пробормотала я из духа противоречия, но Уилл бросил на меня резкий взгляд, и я примолкла.

Джерри вывел справную черную упряжную лошадь и прыгнул в седло. Он широко улыбался.

– А теперь лучше нам поторопиться, – сказал Уилл. – Когда они заметят, что тебя нет, Сара?

– Не раньше восьми, – ответила я. – А ее милость не побеспокоят до десяти.

Уилл прищурился и глянул в небо.

– Сейчас, верно, около шести, – напряженно произнес он. – Гинею бы дал, только бы спокойно оказаться дома.

Он помог мне забраться в седло и запрыгнул на свою лошадь. Море выставил уши, прянул в сторону и заплясал на месте. Ему не терпелось пуститься в путь.

– Понимает, что домой едет, – с восхищением заметил Джерри. – Превосходный конь, в жизни лучше не видывал.

– Поезжай первым, – велел ему Уилл. – Выведи нас на портсмутскую дорогу, но держись переулков, пока сможешь. Лучше бы нас никто не видел.

Джерри с важным видом кивнул и тронулся по переулку, ведшему от конюшен. Стук копыт громко раздавался в тишине, кто-то выглянул из окна. Уилл посмотрел на меня:

– Надвинь шляпу пониже.

Потом, присмотревшись, спросил:

– С тобой все хорошо? Ты бледная как смерть.

– Все отлично, – тут же солгала я.

На углу Дэвид-стрит мы остановились, и я взглянула вдоль улицы на дом Хейверингов, стоявший на углу. Я видела, как поднимается из труб дым – это Эмили растапливала камины, вернувшись к обычному своему непосильному труду, когда закончилась грязная работа сиделки.

– Эмили, – произнесла я.

Она заботилась обо мне, когда никому до меня не было дела. Она выпускала меня повидаться с Уиллом и никому не сказала. Она помогла мне довести Перри до постели и держала рот на замке. Она меня поднимала, смывала мне пот со лба, сидела со мной ночами, не получая ни благодарности, ни чаевых, ни отдыха. Она так и будет разводить огонь и чистить решетки, подметать лестницу и спать в тесной голой чердачной каморке, пока не станет слишком стара, чтобы работать. Тогда леди Хейверинг вышвырнет ее, и если кто-то ей скажет: «Но старухе же придется доживать век в приюте», – ее милость раскроет голубые глаза и спросит, отчего Эмили не откладывала жалованье, если работала с детства? Потом она воскликнет: «Как это неблагоразумно со стороны бедняков!»

– Эмили, – сказала я.

– Что? – спросил Уилл.

Они мешкали, готовые повернуть на улицу, ждали лишь меня. Море грыз мундштук, я слишком натянула повод.

– Я забираю Эмили, – с внезапной решимостью ответила я. – Ее нельзя тут оставлять. Нельзя оставлять в этом доме с леди Хейверинг. Она должна поехать с нами в Широкий Дол.

Уилл начал закипать.

– Ты про свою горничную? – спросил он. – Тебе, цыганке-выскочке, нужна горничная?

– Нет, болван, – резко ответила я. – Она была единственной во всем доме, кто хоть раз проявил ко мне на полпенни любви. Я ее не оставлю. В Широком Доле она будет счастлива. Можно ее посадить на седло позади Джерри.

Я соскользнула со спины Моря и бросила повод Уиллу. Он поймал ремень, и прежде, чем он успел что-то возразить, я пробежала по улице и постучала в парадную дверь. Услышала, как семенят по холлу маленькие ножки Эмили и как она, начав с тревогой:

– Мне не позволяют открывать… – умолкла.

Увидела она поначалу худого молодого человека в сером, а потом различила мое лицо под треуголкой.

– Сара! Прошу прощения, мэм, то бишь ваша милость!

– Тише, – властно оборвала ее я.

Ни один побег в мире не сделал бы меня бесконечно любезной.

– Не трещи, Эмили. Сходи за шляпкой и захвати все деньги, что у тебя отложены. Можешь уехать со мной, если хочешь. Я бегу домой, в Сассекс, и ты можешь бежать со мной. Там для тебя будет работа, на ферме, но платить будут честно, и надрываться не заставят. Тебе может понравиться. Хочешь поехать? Я уезжаю сейчас же.

Она покраснела.

– Поеду! – сказала она дерзко. – Черт меня побери! Поеду!

Развернулась и взлетела по парадной лестнице, по которой ей не позволяли ходить, а потом промчалась по коридору к лестнице на чердак.

Я оглянулась.

Становилось все светлее, солнце всходило в небо цвета примулы, день обещал быть чудесным. Прохладный ясный день.

Отличный день для путешествия!

Уилл нетерпеливо меня поманил. Я улыбнулась и помахала в ответ.

Я не боялась, что меня увидят, не боялась, что застанут. В тот миг, когда я лежала под Уиллом в темном парке, всякий страх, какой я когда-либо знала, меня оставил. Меня переполняло тепло и легкость, словно больше меня никогда не настигнет ни неудача, ни страх.

Я не боялась ни леди Хейверинг, ни бедняги Перри. Наконец-то я знала, кто я и куда направляюсь. Жизнь, проведенная в кочевьях, не научила меня и половине того, что я поняла.

Эмили бегом пересекла холл и вышла из дома, на плечах у нее была поношенная шаль, на голове шляпка. В одной руке она несла наскоро собранный узел, в другой – маленькую клетку, в которой сидел скворец.

– Можно, я его прихвачу? – тревожно спросила она. – Он у меня год уже, и так поет, так поет!

Я взглянула в конец улицы, где Уилл уже окаменел от злости.

– Конечно, – сказала я, и голос мой пресекался со смеху. – Почему бы и нет?