— В саду! В саду! — воскликнул он.

И, обмахиваясь шляпой, быстро вошел в открытую дверь, за которой был и свет, и желтизна, и зелень. И сразу его обдало жаром. Он не смотрел ни влево, ни вправо. Сойдя с крыльца, он пошел по дорожке, посыпанной гравием, который хрустел под подошвами. По сторонам мелькали садовые столики и разукрашенные солнечными бликами стволы деревьев. Его тянуло в глубину. Там маячило что-то, от чего он не мог оторвать глаз. Это было поразительно. Павильон! Павильон, перенесенный с какой-нибудь Суматры на берег Вислы. Сделав еще несколько шагов, адвокат остановился. "Конрад, Конрад", — повторил он вполголоса.

— А что там? Что бы это могло быть? — спросил он, указывая на необычное строение впереди.

Официант на своих дугообразных ногах побежал вслед за ним и теперь вздыхал за его плечом.

— А это, если изволите, наш театрик, — объяснил он.

И в самом деле. Перед ним, заслоненная с обеих сторон ветвями, возвышалась летняя сцена или эстрада, под деревянным резным навесом, напоминающим розоватую раковину. Это необычайно скромное и убогое строение было выкрашено когда-то малиновой краской, наполовину смытой дождями и выгоревшей на солнце. То тут, то там пласты ее отставали от досок и даже торчали торчком. Сценка напоминала небольшую продолговатую комнатку, возвышавшуюся на полтора метра от земля. На досках, по бокам, когда-то были изображены смеющиеся беззубые маски, но об этом теперь можно было лишь догадываться. Наверху еще была натянута заржавевшая проволока, по которой когда-то ходил — вероятнее всего, красный — занавес.

Пригревало солнце. Садик дремал в летней тишине и зное. Казалось, вот-вот из ресторанчика длинной вереницей выйдут белые призраки — конрадовские музыкантши во главе с бедной Леной — и рассядутся на сцене, чтобы начать свой послеполуденный концерт. Невероятно, подумал автор и снова не то вздохнул, не то сдержал возглас изумления.

Но, как оказалось, не только он знал на память "Победу" Конрада.

Он не был один в этом крохотном саду при ресторане — на этой экзотической фотографии, ни с того ни с сего очутившейся в альбоме варшавских снимков. Когда он обернулся, то заметил, что под деревом, растущим возле входа в ресторан, сидит какой-то господин в панаме. Именно в панаме! С опущенными на иностранный манер полями, знакомыми только по фильмам, в которых действие разыгрывается в жарких странах. Но это еще не всё. Мужчина в панаме сидел на садовом складном стульчике, положив ноги на соседний стульчик, тоже манера, распространенная скорее среди иностранцев. Он был в светлом с пепельным отливом костюме. На столике перед ним стояло несколько бутылок и стакан. Зеленоватые пятна — отблески листьев — мелькали на скатерти.

Автор должен оговориться, что никогда не был склонен заводить случайные знакомства и лишь необычные обстоятельства, какое-то экзотическое (не варшавское) очарование окружающего, привели к тому, что он отступил от своих правил. Вместо того чтобы усесться в сторонке, в другом конце сада, он выбрал место за столиком неподалеку от незнакомца и прислонил стул к толстому стволу. При этом он, как и незнакомец, с облегчением погрузился в зеленоватую дрожащую полутень.

Почти тотчас же на поверхности стола появилась скатерка в клетку, а за ней "чинзано" и мисочка со льдом. Для льда были даже поданы мельхиоровые щипчики. Незнакомец из-под края панамы глянул на автора. Быть может, хотел вступить в разговор.

Но тут в черном проеме дверей "Спортивного" показался и сам хозяин. Должно быть, что-то неожиданное и неприятное нарушило его дремоту. В руках он держал газету, которой только что прикрывал лицо. Это был миниатюрный брюнетик с напомаженными, блестевшими на солнце волосами, разделенными посередке пробором. Под носом у него темнела тоненькая полоска, намек на усики. Личико было вытянутое, с переслащенным выражением услужливости и готовности — готовности на все, — чему противоречил его взгляд — напряженный, темный и в высшей степени чем-то озабоченный. Он несколько раз уколол автора этим взглядом. После чего на пальчиках, под которыми хрустел гравий, подбежал к нему.

— Удобно ли вам здесь будет, господин адвокат? — неизвестно почему доверительно, елейным шепотом спросил он.

Он был по-прежнему в рубашке, без пиджака, и его голые по локоть руки, необыкновенно тонкие, совсем не загорелые, поражали какой-то неестественной белизной, "белизной, характерной для белых, живущих в тропиках". Так ни с того ни с сего подумал автор, не в силах стряхнуть навязчивое конрадовское видение. Вдобавок ко всему на руках этих не было ни малейшего признака волос. Да, да, они напоминали дрожащие ручки дряхлой старушки.

Но вместе с тем миниатюрная фигурка хозяина не была лишена и известной элегантности. На ногах у него были лакированные полуботинки, правда стоптанные и потрескавшиеся, но все же. Накрахмаленный воротничок застегнут, а на черном, красовавшемся на впалой груди галстуке алела, может быть, и настоящая, а может, фальшивая рубиновая булавка. Автору показалось даже, что он почувствовал сладковатый запах помады для волос.

— Здесь все, что мне нужно, — поблагодарил он хозяина. — Тут, в тени, я чувствую себя отлично. Какая жара!

Хозяин ресторана стоял, изогнувшись чуть не пополам, одной рукой держал газету, достававшую до земли, а другую прижимал к галстуку.

— Тысяча извинений за назойливость, — вкрадчиво шепнул он. — Наверное, я не ошибусь, если назову вас адвокатом? Жена мне сказала, что гость, который пришел только что, то есть вы, адвокат?

— Да, я упомянул об этом.

— Ах, как я счастлив, что мы можем принять у себя господина из варшавской адвокатуры! — продекламировал хозяин снова таким елейным шепотом, словно речь шла о какой-то святыне, но о святыне, явно внушавшей ему страх. В противном случае он не глядел бы таким шарящим и выжидающим взглядом. — А можно ли… можно ли узнать поточнее, в какой именно области вы, господин юрист, специализируетесь? — спросил он снова.

— О, вам это интересно? Уф… Какая жара! Я занимаюсь бракоразводными делами. — И тут автор начал скова обмахиваться шляпой.

Хозяин добавил ему в стакан вермута. Затем щипчиками ухватил кусочек льда.

— Один или два? — спросил он уж вовсе тихо.

Полоска, или то, что считалось усиками — такие они были состриженные и незаметные, — шевельнулась под носом. Из-за этого губы свело легкой, похожей на улыбку судорогой.

— Бракоразводными?.. — повторил он.

Должно быть, эта новость его немного успокоила. Глаза перестали укалывать и ощупывать. Но только на мгновение. В них вдруг появился недоверчивый блеск. Недоверчивый и, может быть, даже чуть насмешливый. Знаем, мол, таких, нас на мякине не проведешь. "Специалист" по бракоразводным делам.

Но он тотчас опомнился и закивал головой с невероятной почтительностью. Теперь он был опять сама сладость.

— Великая, великая честь, — прошептал он. — У нас есть тут памятная книга. Ее можно было бы назвать золотой, но что поделаешь — скромность не позволяет. Мы люди маленькие. Впрочем, надеюсь, вы, пан адвокат, снизойдете и не откажетесь поставить свою подпись. Да как же иначе! Прошу прощения, если снова докучаю, но я, мне кажется, не расслышал вашей фамилии. Можно ли спросить, с кем имею честь, кто наш благодетель?

Автор на минутку задумался, но, должно быть, не нашел причины, мешавшей ему назвать свою фамилию.

— Я адвокат Гроссенберг, — сказал он, — Адам Гроссекберг.

— Гроссенберг? — повторил хозяин с прежним недоверием и так, словно пытался что-то припомнить. Но, должно быть, ничего не припомнил. — А как же! А как же! — с притворной почтительностью защелкал он языком. — Знаменитая и уважаемая во всей Варшаве фамилия. Кто не знает. Разрешите мне почтительно откланяться и уйти со сцены. Весьма, весьма рекомендую наше "чинзано". Не думайте, оно не местного разлива. Его привозят в бутылках. А это большая разница. Но не смею больше мешать, ухожу, ухожу.