— Прошу, прошу вас сюда, пан доктор! Вас здесь ждут! Вот как раз и пан доктор! — воскликнул Вальдемар, выбежав в садик.

Он обеими руками указывал то на Леона, то еще на кого-то пока невидимого, находящегося в ресторане, но шедшего вслед за ним. И в самом деле, через несколько минут перед Вахицким, в зеленоватых глазах которого сверилась хорошо продуманная наивность, появился доктор. И сразу же показалось, что в саду взорвалась небольшая бомба. Но вот только какая?

Поезд Леона снова двинулся с места, за окнами замелькало что-то. А-а-у!..

Вероятный покупатель ченстоховского дома, с чемоданчиком в одной руке и медицинским саквояжем — в другой, имел весьма необычный вид. Во всяком случае, не таким представлялся Леону врач. Это не был, к примеру, старичок в очках, или толстяк с золотыми зубами, или кто-то еще в том же роде. Нет. Это был Рудольфо Валентино собственной персоной. Мужчина — секс-бомба! Вот как потом Леон описывал его адвокату Гроссенбергу.

Наверное, стоит начать с костюма. Пиджак, с подложными ватными плечами и самую малость приталенный, сидел на нем отлично, подчеркивая красоту фигуры. Только вот зачем понадобились эта "малость" и вата?.. Ну ладно, оставим это. Костюм в белую полоску цветом своим как нельзя более соответствовал послеполуденному приему, но был бы вполне уместен и на неофициальном ужине. Потому что это была синева, переходящая в голубизну… Галстук — быть может, чересчур торчащий, как бы подпиравший горло — переходил по цвету в еще более светлую синеву и качеством своим вызывал доверие к вкусу, а в какой-то мере и к привычкам его обладателя. Только, только… зачем бы этому галстуку подпирать горло? Но оставим и это.

Теперь лицо. Оно напоминало византийские мозаики, первые христианские фрески в катакомбах. Огромные черные глаза будто с портретов Виткация[17]. Глаза и еще раз глаза, они преобладали на лице и не могли оставить вас равнодушными. Прямой, ну, может, слегка, самую малость, кокетливо вздернутый нос. Черные густые и, разумеется, волнистые волосы. Единственная деталь, которая, быть может, не гармонировала со всем обликом, — чрезмерно длинная шея, торчащая из мягкого воротничка рубашки. С точки зрения художника — и в самом деле редкая голова.

Но странное дело. В этой исключительной и, можно сказать, так позднее говорил Леон, в этой почти божественной красоте была самая малость или капля того, что невольно вызывало вопрос: а к чему все это? Что бы это могло значить?

В жестах, во взгляде, во всем облике доктора чувствовалась незаурядная мужская самоуверенность и самодовольство победителя. Но какого рода и на каком поприще? В области хирургии и терапии? А может быть, здесь следовало искать женщин? И не многовато ли их было? Чуть-чуть больше, чем надо?

И наконец взгляд! Глубокий, зовущий взгляд завоевателя… Но при этом чем-то напоминающий взгляд адвокатского сыночка — можно сказать, такой же сальный и несколько нагловатый.

Впрочем — секс и еще раз секс, это главное. Наверное, самое основное. Секс, самую малость выходящий за определенные рамки, ха… переходящий в некое неприличие.

Так или иначе, наружность доктора здесь, на фоне субтропических, книжных декораций "Спортивного", казалась как нельзя более уместной. И говоря, что здесь, как в детской мозаике, все складывалось в единую картину, Леон был глубоко прав.

— Доктор Надгородецкий! — услышал он.

Голос у доктора был глубокий и мягкий, эдакий вкрадчивый баритон, который, несомненно, нравился женщинам, трогал сердца.

— Очень приятно, господин доктор, добрый день! — вставая, ответил Вахицкий.

Пожатие руки — мужское, почти властное, но при этом какое-то необременительное. Словно бы предназначенное слабой и беззащитной женщине. Они сели.

Доктор Надгородецкий предпочитал пользоваться в разговоре короткими, отрывистыми фразами. Вообще говорил он довольно торопливо, красноречиво и убедительно. Должно быть, собеседницы его чувствовали себя как под обстрелом. Он поставил свой саквояж и чемоданчик (с наклейкой "Отель "Базар", Познань") прямо на гравий, сам же, осторожно подтянув штанины брюк, сел за столик наискосок от Леона.

— Приехал. Только что. Прямо с вокзала. С Восточного. С вокзала звоню знакомым. Здравствуйте, как поживаете, сами понимаете, какие там разговоры по телефону. Хотел у них остановиться. Но увы, в квартире ремонт. "А разве вы, доктор, звоните не из Влоцлавека?.." Впрочем, прошу прощения. Вам это, наверное, не интересно. Одним словом, совершенно случайно узнал, что в Ченстохове имеется некий объект для продажи. А мне как раз в Ченстохове коллега уступил свою практику. Буквально чуть ли не в тот же день! Совпадение! "Где объект?" Оказывается, там же, да еще и с большим садом. А я, надо вам сказать, очень люблю покопаться в земле. Разумеется, в свободные часы. "Пан доктор, не тяните, немедленно отправляйтесь к пани Штайс". — "Пани Штайс? Не знаю я пани Штайс". — "А где луна-парк, знаете? Так это напротив. Пани Штайс держит ресторанчик. "Гимнастический" или "Атлетический". Одним словом — "Спортивный". Ну я прямо с вокзала на такси сюда. Сегодня ночным поездом уезжаю в Закопане. Времени мало. Пани Штайс очень милая женщина. "Да, да, хозяин ченстоховского дома бывает у нас каждый день. По вечерам, около шести. Я даже его фамилии не помню…" Так она мне сказала. И вот оказалось, это вы. Очень, очень приятно. Я, не отпуская такси, съездил в аптеку и вернулся. Официант! Официант! Чашечку черного кофе, маленькую!

— Сейчас, сейчас, один момент. — И официант помчался с заказом.

— Стоп, официант! Будь другом, принеси мою прессу. Журналы и газеты. Я их оставил у стойки. Целую стопку. Спасибо! — гудел своим приятным баритоном Надгородецкий. После чего его физиономия, достойная кисти лучших художников, придвинулась поближе к Вахицкому. — Ах, так вы уже в курсе. Назовите цену. Сад и в самом деле большой?

— Очень большой, — ответил Леон и отодвинулся. — Больше, чем этот. И много цветов.

— Цветов? Великолепно! Великолепно! Но все же — какая цена? Ведь с этого надо начинать?

— Увы, я не могу сказать этого точно. Продажей занимается мой нотариус. Не знаю, ведет ли он с кем-нибудь еще переговоры и на какой они сейчас стадии, ха! Может, он убавил или набавил, мне не хотелось бы в это вмешиваться. Ни в коем случае… А может быть, вы сами ему позвоните? Так было бы проще всего.

— Значит, по телефону? — обрадовался Надгородецкий. — Я как раз ровно в девять должен разговаривать с Влоцлавеком. Там у меня осталась больная. Ну знаете, обычная женская история. — Губы доктора скривились, на них появилась эдакая улыбочка, выражавшая то ли симпатию, то ли, наоборот, известное пренебрежение к пациенткам, нечто профессиональное, с оттенком гадливости. — (Кто же он? — думал Леон. Хирург? Терапевт?) — Так что с телефоном это очень удачно! — все так же стремительно продолжал доктор. — Я закажу разговор. Наверное, лучше всего это сделать на почте, на Новоградской! Великолепное новое здание… О, благодарю за визитную карточку. Ага, на обороте фамилия нотариуса и его телефон. Но адрес, где же адрес? Напишите, пожалуйста, улицу и номер дома. И адрес объекта, который продается. Благодарю вас… Официант! Скорее! Я бы еще чего-нибудь выпил. Официант!..

— Слушаю…

На этот раз официант не проявил прежней ретивости. Его энтузиазм угас, быть может, охлажденный незатейливой грошовой чашечкой кофе, заказанной этим гостем из Влоцлавека. Стоило ли ради него стараться.

А доктор почему-то примерно с минуту пристально приглядывался к оскаленным зубам Вальдемара. Приглядывался с большим вниманием. Быть может, он был физиономистом? Леону показалось, что он, словно бы утвердившись в чем-то, остался доволен результатами своих наблюдений. И теперь кивнул официанту даже с симпатией.